Самосожжения старообрядцев - необычные истории из истории. «Огнепальное причастие

Пулькин М.В.

Самосожжения старообрядцев

Самосожжения старообрядцев— малоизученный феномен религиозной жизни России в конце XVII-XIX в. Самосожжения практиковались наряду с самопогребением, самозакланием, «запощиванием» (добровольной смертью от голода) и самоутоплением. Имеются сведения о единичном случае самоуничтожения при помощи порохового заряда. Однако «огненная смерть» стала наиболее типичной формой массового самоубийства старообрядцев. Самосожжения происходили в ряде местностей России, но наиболее крупные «гари» (Палеостровские, 1687 и 1688 гг., в которых по старообрядческим преданиям погибло более 4 тыс. человек и Пудожская 1693 г., с одной тысячей жертв) имели место на территории Карелии. Последнее крупное самосожжение в Карелии (около 50-ти участников) состоялось в 1784 г. в дер. Фофановской Ребольского погоста. В подавляющем большинстве случаев самосожжению предшествовало строительство специального помещения, располагавшегося в удаленных от жилья местах, созыв сторонников (нередко обманным путем: предлагая «Богу помолиться» и лишь затем открывая истинные цели), подготовка легковоспламеняющихся материалов: пороха, бересты, смолы и пр. Особое значение придавалось «железному утверждению» — решеткам на окна и двери. В процессе подготовки к массовому самоубийству самосожигатели осуществляли перекрещивание водой (предшествующее «огненному крещению»). Отмечены случаи пострижения в монашество, исповедь. Вполне возможно, что в действительности подготовительные обряды были более сложны. Целью самосожжения являлось отнюдь не самоистребление, а обретение «мученического венца». Поэтому важной составляющей подготовки к самосожжению стали обличительные заявления и полемика с представителями православного духовенства. При этом суровые обвинения выдвигались в адрес «никонианской» церкви, российской власти, отступников из числа самих приверженцев «древлих» обрядов. Появление воинского подразделения у стен «згорелого дома» в большинстве случаев не приводило к ускорению трагической развязки. Репрессивные меры в отношении руководителей и участников самосожжений применялись лишь в конце XVII-начале XVIII в. В середине XVIII в. солдаты получали приказы «стараться все то окончить с доброхотством, человеколюбием и с осторожною кротостию, дабы все объявленное скопище не погубило себя». Внимальное изучение дел о самосожжениях показывает, что все эти распоряжения неукоснительно соблаюдались, и вовсе не грубость властей служила причиной того, что самосожжения происходили.

Источники :

Демкова Н.С. Из истории ранней старообрядческой литературы. «Жалобница» поморских старцев против самосожжений (1691 г.)

Древнерусская книжность. По материалам Пушкинского Дома. Л., 1985;

История Выговской старообрядческой пустыни. Издана по рукописи Ивана Филиппова. СПб., 1862.

Документы РГАДА. РГИА. НА РК.

Литература :

Сапожников Д.И. Самосожжения в русском расколе (со второй половины XVII в. до конца XVIII в.). Исторический очерк по архивным документам. М., 1891.

] [нейтральность? ] . Архиереи на Московском соборе 1681-1682 года просили царя, чтобы под руководством местных епископов и воевод посылать служилых людей для насильного приведения всех старообрядцев в суды для пыток и казней. Для этой цели посылали специальные вооруженные отряды, которые сжигали дома, скиты и монастыри старообрядцев, а всех старообрядцев должны были угонять в эти суды. Духовенство в России на местах возглавило инквизицию . Вскоре вышло «Двенадцать статей» царевны Софьи , согласно которым предписывалось всех старообрядцев , если они не хотят перейти на новые обряды, по троекратному у казни допросу жечь в срубе и пепел развеять. Чаще всего допросы проводились на местах. Вся государственная пропаганда была построена таким образом, чтобы выставить старообрядцев исключительно в негативном свете, как еретиков, раскольников, изуверов; для этой цели не гнушались ни откровенной ложью, ни клеветой, ни подлогами (смотрите, например, Соборное деяние на еретика Арменина, на мниха Мартина). Поэтому разделить сожжение от самосожжения старообрядцев со слов самих палачей невозможно [ ] [нейтральность? ] .

Богословские определения

Согласно православному учению, которое разделяли не только сторонники реформ патриарха Никона , так и их противники , добровольное лишение себя жизни является одним из тяжелейших грехов . В связи с этим официальная Русская православная церковь осуждала массовые самоубийства в среде старообрядцев и в 1667 году произнесла анафему на непокорников и хулителей, а правительство стало принимать меры к поимке мятежников и зажигателей и предавало их смертной казни .

В то же время апологеты таких самоистреблений в старообрядческой среде предпочитают не использовать термины самоубийство и самоистребление , а массовые лишения себя жизни старообрядцами различными способами трактуются ими как добровольная мученическая смерть . При этом, предпочтение отдавалось «смерти в огне» или, так называемым, гарям . Самосожжение трактовалось как второе крещение , «крещение огнём» .

Предыстория

Самосожжения практиковались среди некоторых религиозных движений в раннем христианстве, таких как монтанисты , донатисты и циркумциллионы.

Существовавшие в IV веке религиозные движения донатистов и циркумциллионов зачастую прибегали к самосожжениям в ответ на преследования властей, ссылаясь при это на слова апостола Павла «предам тело мое, во еже сжещи е ».

История

XVII век

Идея лишения себя жизни по религиозным соображениям зародилась в старообрядчестве в XVII веке после церковной реформы патриарха Никона в части беспоповщины , которая получила наименование нетовщины . Часть последователей этого учения считали, что раз после исчезновения на земле «истинного священства и таинств» спасти свою душу можно лишь личным подвигом или личным самоотречением, таким как лишение себя жизни. Первым проповедником этой идеи стал инок Капитон , отрицавший необходимость духовного чина и предлагавший искать спасение в подвижничестве, в котором он особо выделял постничество. По его имени учение о мученической смерти получило название «капитонство ». Позже эту идею развил уроженец Юрьевец-Повольского уезда некий Василий Волосатый, который стал проповедовать «пощение до смерти». Таким образом, первым способом самоубийства, проповедавшегося среди старообрядцев стало самоуморение . Сторонников капитонства обвиняли в том, что они «живых в гроб кладут», запирают людей в кельях и морят голодом.

Несколько иной смысл самоубийство получило в среде остального старообрядчества. В основу доктрины была выдвинута мысль о наступлении царства антихриста. Мученическая смерть понималась как средство соблюсти веру, сохранить ризу крещения от осквернения, не погубить плодов покаяния. Требование мученической смерти считалось обязательным для каждого, так как считалось, что никому нельзя избежать печати антихриста . Протопоп Аввакум предлагал мученическую смерть только избранным, как «самовольное мученичество», оправдывая её исключительно лишь святоподобиями.

Первый известный случай самоуморения произошёл в Вязниках , вскоре оно распространилось в Нижегородский уезд, особенно известны стали Чорнораменские леса на Ветлуге. В 1660-х годах в вологодских, костромских, муромских и суздальских лесах «морильщики» - проповедники и участники массовых самоубийств голодом, получили достаточно широкое распространение. Они «запирали себя в избы или норы, чтобы избежать соблазна спасения жизни, и там держались полного поста до последнего издыхания ».

Вскоре, самым распространенным способом самоубийства среди старообрядцев стало самосожжение. Некто «малый» Сенька в 1666 году докладывал нижегородскому воеводе И. С. Прозоровскому , что «в Нижегородском уезде чернецы, когда пришли стрельцы, запершись в кельях, зажгли их и сгорели ». В марте того же года некто С. А. Зубов писал из Вологды в Москву, что и здесь произошло первое самосожжение: «Четыре человека, нанося в избу сена и склав и запершись, и изнутри зажгли сами и сгорели; да семь человек, утаясь от людей, вышли из деревни ночью в поле и сели в дехтярном срубе, и зажгли сами, и в том срубе сгорели ». В 1660-х годах самосожжения начались и в Поморье .

В 1670–1680-х годах центром самосожжения стало Пошехонье , где, возможно, сжигались не только местные жители, но и москвичи, близко к сердцу принявшие проповедь «огненной смерти». По разным сведениям в этот период на данной территории в «гарях» погибли до 4–5 тысяч человек. Так, в 1672 году в Пошехонском уезде, в Белосельской волости, прихода Пятницкого , сожглись 1920 человек. В городе проповедники самосожжений (уроженец города Поликарп Петров, «новопоставленный» поп пошехонский Семен, «мужик» Семен - пророк, подьячий Иван Григорьев и некий Андрей Окунь) добились того, что погибнуть «в огне» или «в воде» был готов целый город, и только удачное вмешательство их противников помешало осуществлению этого намерения. Значительного распространения достигли гари и в Арзамасском уезде, где продолжались с 1675 по 1678 год.

Несмотря на то, что полемика среди старообрядцев о допустимости самоистребления началась сразу после появления этого феномена, в середине 70-х годов XVII века она приняла особенно острый характер. Среди критиков самоубийств особенно известен ученик игумена Досифея , старец Ефросин, имевший в свою очередь много учеников и последователей, выделившихся даже в особый «скит» или «станицу» его имени - евфросиновщину. В середине 70-х годов он написал по поручению Досифея опровержение на «епистолию» новгородского проповедника самосожжения Ивана Коломенского, а в 1691 году - «Отразительное писание о новоизобретенном пути самоубийственных смертей».

6 января 1679 года произошёл первый известный случай самосожжения в Сибири, организованный в Тобольском уезде на реке Березовке старообрядческим деятелем Доментианом, во время которого, по разным сведениям, погибло от 1700 до 2000 человек.

В ночь с 9 на 10 марта 1682 года произошёл первый известный случай самосожжения на Новгородчине - в селе Федово Ново-Торжского уезда сожгли себя около 50 человек. Крупные самосожжения были отмечены в в Каргопольском уезде, в Дорах.

Однако, после этого случаи самосожжения только участились. Крупнейшие эпизоды самосожжений прошли в Карелии - Палеостровские гари в 1687 и 1688 годах, в которых погибло более 4 тысяч человек и Пудожская гарь 1693 года с одной тысячей жертв. В 1687 году в местечке Березове Олонецкого края сгорело более тысячи человек с неким Пименом во главе. В том же году в Палеостровском монастыре , в северной части Онежского озера, инок Игнатий Соловецкий и 2700 раскольников сожгли себя на глазах явившихся за ними властей. В 1693 году толпа вооруженных старообрядцев, разгромив церковь Пудожского погоста, заперлась в четырёх укрепленных избах деревни Строкиной. Стрельцы бросились было рубить избы, но старообрядцы сами зажглись в них и сгорели в числе 800 чел.

24 октября 1687 года произошло массовое самосожжение в Тюменском уезде, в котором погибло около 300 человек. В том же году в Верхотурском уезде сожглись около 100 человек. В 1688 году в Тобольском уезде добровольно сожгли себя около 50 человек. Однако в Сибири гари вскоре прекратились на полстолетия, и следующее самосожжение состоялось лишь в 1751 году.

В конце XVII века сжег себя с 100 приверженцами князь Петр Петрович Мышецкий, преследуемый правительством за распространение слуха о том, что царь Пётр I - антихрист.

XVIII век

В царствование Петра I произошёл перелом в распространении гарей, и вскоре, по мнению Д. И. Сапожникова, «должно было последовать постепенное, но медленное исчезновение этого изуверства с исторической сцены».

Однако, с 1740-х годов во главе самосожигателей встали представители филипповского согласия , что придало явлению новую силу. Их наставник, старец Филипп, с 70 последователями погиб в огне организованного им же самосожжения в 1743 году на реке Умбе близ выговских скитов, личным примером вдохновив своих последователей на новые самоубийства. До конца XVIII века, по подсчетам Д. И. Сапожникова, в Тобольской губернии произошло 32 самосожжения, в Олонецкой – до 35, в Архангельской – 11, в Вологодской – до 10, в Новгородской – 8, в Ярославской – 4, в Нижегородской, Пензенской и Енисейской – по 1, а всего – 103 самосожжения.

В то же время тенденцией в этом явлении стало постепенное сокращение числа их участников. Для XVIII века, как указывает Н. Н. Покровский, «не были характерны грандиозные гари, каждая из которых уносила в XVII веке тысячи жизней». Если в первых самосожжениях в XVII веке погибло, по данным старообрядческого синодика, 8 416 человек, то в следующих 15 гарях погибло 1 537 человек, а последние массовые самоубийства конца XVIII – XIX веков привели к гибели 149 человек.

XIX век

Массовые самоубийства в старообрядчестве сократились, но не прекратились и в XIX веке. Так, например, в 1827 году около 60 жителей села Копен Аткарского уезда Саратовской губернии из числа нетовцев решились добровольно умереть: 35 человек из них были убиты. В 1860 году в селе Волосово Каргопольского уезда Олонецкой губернии 15 человек, в том числе женщины с малолетними детьми, сожглись в лесу, в срубе .

XX век

Известны два случая массового самоубийства среди старообрядцев, не желавших принимать участие в переписи населения 1926 года . Кроме того, в 1941 году проживающими в республике Тува старообрядцами после нападения Германии на Советский Союз было совершено массовое самоубийство, так как они восприняли это событие как приход Антихриста .

В культуре

См. также

Примечания

Прошедшие лекции | Посвятим Воскресный день Богу! Старообрядческие онлайн-лекции (неизв.)
Христианская старообрядческая школа. О митрополите Амвросии и его принятии – иерей Вадим Коровин. 15.06.2016 (неизв.) (12 июня 2016). Проверено 16 июня 2016.
Пулькин М. В. Самосожжения старообрядцев
Церковно-обрядовые реформы Никона – Николаев Михаил Григорьевич | Посвятим Воскресный день Богу! Старообрядческие онлайн-лекции (неизв.) . pvdb.ru. Проверено 16 июня 2016.
Н. М. Михайлова. Розыск о расколах. Часть III. Сектантство и раскол «Староверов» в XVII в. Глава 12. Самосожжения. 1995
В. В. Болотов. Лекции по истории Древней Церкви. Раскол донатистов
В. В. Болотов. Лекции по истории Древней Церкви. Монтанизм
// Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). - СПб. , 1890-1907.
(неизв.) . Архивировано 17 мая 2013 года.
Барсков Я.Л. Памятники первых лет русского старообрядчества // Летопись занятий Императорской Археографической комиссии за 1911 год. СПб., 1912. С. 334.
НОВЫЙ ИСТОРИЧЕСКИЙ ВЕСТНИК История, исторический журнал, история России, вестник, периодика, периодическая печать, мемуары, рецензии, гражданская война, Белое дело, Российская … (неизв.) . Архивировано 17 мая 2013 года.
Зеньковский С. А. Русское старообрядчество: духовные движения XVII в. М., 1995. С. 272.

Старообрядческое учение об «огненной смерти», приведшее к гибели нескольких тысяч приверженцев «древлего благочестия», не имеет конкретного места зарождения. Известно, что идейными предшественниками самосжигателей стали «морильщики» – проповедники и участники массовых самоубийств голодом, действовавшие в 1660-х гг. в вологодских, костромских, муромских и суздальских лесах. Они «запирали себя в избы или норы, чтобы избежать соблазна спасения жизни, и там держались полного поста до последнего издыхания» . Начинание получило массовую поддержку среди противников никоновских церковных реформ, а практика добровольной голодной смерти постепенно трансформировалась в самосожжения. Распространение эсхатологических настроений в конце XVII – начале XVIII в. привело к тому, что проповедь самосожжения, отождествляемого с погружением в очищающее апокалиптическое пламя , нашла отклик в сердцах многих православных людей.

Богословская дискуссия старообрядцев об «огненной смерти» развивалась на фоне начавшихся массовых самосожжений. Первые небольшие самосожжения происходили почти одновременно в ряде местностей страны. Так, «малый» Сенька в 1666 г. сообщил нижегородскому воеводе И.С. Прозоровскому, что «в Нижегородском уезде чернецы, когда пришли стрельцы, запершись в кельях, зажгли их и сгорели». В марте этого же года некто С.А. Зубов писал из Вологды в Москву, что и здесь произошло первое самосожжение: «Четыре человека, нанося в избу сена и склав и запершись, и изнутри зажгли сами и сгорели; да семь человек, утаясь от людей, вышли из деревни ночью в поле и сели в дехтярном срубе, и зажгли сами, и в том срубе сгорели » .

В 1675 г. на Волге начались первые массовые самосожжения: старообрядческие материалы говорят о «происходивших в это время гарях и насчитывают до 2 тыс. добровольно сгоревших в районе Нижнего Новгорода, особенно по реке Кудме» . В 1670–1680-х гг. центром распространения гарей стало Пошехонье, одна из наиболее отсталых территорий тогдашнего Российского государства, куда, возможно, собирались сжигаться не только местные жители, но и москвичи, близко к сердцу принявшие проповедь «огненной смерти». Сведения о числе погибших на этой территории в первых «гарях» различны: от четырех – пяти тысяч до 1 920 человек . На зловещее первенство мог претендовать и Арзамасский уезд: здесь значительные «гари» начались в 1675 г. и продолжались до 1678 г.

Поскольку одним из наиболее заметных наставников старообрядцев-самоубийц стал поволжский старец Капитон, то и учение об «огненной смерти» получило на Руси название «капитонство». Лишь на первых порах, в начале никоновских церковных реформ, Капитон проповедовал иные способы смерти. Его сторонников обвиняли в том, что они «живых в гроб кладут», запирают людей в кельях и морят голодом . В дальнейшем именно самосожжение стало излюбленным способом самоубийства среди противников никоновских «новин». Так, в челобитной крестьян Черевковской волости Устюжского уезда, датированной 1690 г., указывалось, что в их волости «крестьянишки» сгорели «в капидонстве» . Таким образом, с юга России учение о самосожжении, по выражению старообрядческого автора, «свирепо потече» вверх по Волге и распространилось по Европейскому Северу. Быстрому распространению «самогубительной смерти» на значительной территории способствовала поддержка со стороны протопопа Аввакума и ряда других радикальных предводителей церковного раскола.

В последнее десятилетие XVII в. по Европейскому Северу России прокатилась первая волна самосожжений. В Новгородском крае первое самосожжение состоялось в ночь с 9 на 10 марта 1682 г. в с. Федово Ново-Торжского уезда; погибло около полусотни человек , предводительствуемых местным священником. Встревоженные власти послали в это село пристава, чтобы «остановить дальнейшее распространение самосожиганий». Но того ожидал решительный отпор: «местные крестьяне спрятали священника и чуть не убили самого пристава» .

Начало трагическому ряду крупных самосожжений положили «гари» в Каргопольском уезде, в Дорах . Затем последовали крупнейшие в истории старообрядчества массовые самоубийства – Палеостровские 1687 и 1688 г. (в них, по преданиям, погибло до четырех тысяч человек) и Пудожская 1693 г. (более тысячи человек) .

Вскоре волна самосожжений достигла Сибири: 24 октября 1687 г. произошло массовое самосожжение в Тюменском уезде, унесшее около 300 жизней . В том же году в Верхотурском уезде в огне погибло около 100 человек. В 1688 г. в своих домах в Тобольском уезде добровольно сожгли себя около 50 человек . Однако здесь самосожжения вскоре прекратились на полстолетия, и следующее состоялось в 1751 г., когда нашлись новые фанатики-руководители .

На Европейском Севере череда самосожжений не прерывалась на протяжении последней четверти XVII и всего XVIII в. А рецидивы самосожжений случались вплоть до середины XIX в. Последнее самосожжение старообрядцев, произошедшее в 1860 г. в Каргопольском уезде Олонецкой губернии, унесло 14 жизней .

В некоторых местностях Севера самосожжения повторялись регулярно. Так, с 1690 по 1753 г. в Верхнем Подвинье произошло 8 массовых самосожжений, в которых погибло 611 человек . В Поморье идея «огненной смерти» нашла поддержку у весьма влиятельных и образованных проповедников – бывших соловецких монахов, чудом избежавших беспощадной расправы после взятия «честной обители» царскими войсками. В Соловецком монастыре в период восстания 1667– 1676 гг. идеал страдания стал весьма популярным, причем в ходе бунта произошел переход от идеи «пассивного страдания и непротивления насилию» к практике «вооруженной борьбы против слуг Антихриста» . Постепенно идеи добровольного страдания и сопротивления власти слились воедино в поддержанном соловецкими монахами учении о самосожжениях.

Протопоп Аввакум уверял своих учеников, что «на том свете» соловецкие иноки наказывают царя Алексея Михайловича за штурм православной святыни и собственные страдания, «распиливая его тело и подвергая его другим мучениям» . Но и «на этом свете» участие соловецких монахов в борьбе против господствующей церкви вообще, и в организации самосожжений в частности, оставалось активным. В значительной степени это обстоятельство повлияло на дальнейшее распространение учения о «самогубительной смерти». На эту закономерность первым обратил внимание еще в конце XVII в. старообрядческий писатель Семен Денисов в «Повести об осаде Соловецкого монастыря». Так, самосожжением 1693 г. в деревне Строкиной Пудожской волости руководил бывший соловецкий монах Иосиф Сухой. Сам он был убит во время перебранки с гонителями: «от воинов, обличающ новины, их пулею устрелен». Но его решительные сторонники все же довели до конца дело, начатое наставником: «огнем скончашася, числом суще яко тысяща двесте душ». Еще бoльшую известность снискал Игнатий Соловецкий: он стал наставником старообрядцев, захвативших в 1687 г. Палеостровский монастырь и совершивших самосожжение в его стенах. Здесь погибло, по данным старообрядческого автора, 2 700 человек . В этом же году обессмертил свое имя еще один соловецкий монах – «пречестный диакон и благоговейный инок» Герман Коровка, организовавший самосожжение в деревне Березов Наволок Кольского присуда.

После гибели большинства соловецких монахов и их последователей самосожжения продолжались некоторое время по традиции , освященной гибелью «за древлее благочестие» выдающихся старообрядческих проповедников и их последователей.

В царствование Петра I в распространении «самогубительной смерти» произошел перелом, за которым, по мнению Д.И. Сапожникова, «должно было последовать постепенное, но медленное исчезновение этого изуверства с исторической сцены» . Но полному искоренению самосожжений помешало новое явление. Начиная с 1740-х гг. во главе самосожигателей становились представители филипповского толка, одного из наиболее радикальных в старообрядчестве. Они отказывались совершать молитвы за императора, ограничивали контакты своих последователей с внешним миром и всегда были готовы к самосожжению . Наставник филипповцев, старец Филипп, «с протчими», погиб в огне организованного им же самосожжения в середине XVIII в., личным примером вдохновив своих последователей на новые самоубийства . Влияние филипповцев сохранялось на протяжении всего XVIII в. на территории Русского Севера, вплоть до Урала, где и происходили «гари». На тот факт, что некоторые сибирские самосожжения в XVIII в. возглавлялись филипповцами, указывает, в частности, академик Н.Н. Покровский . Но все же их влияние уступало неограниченному авторитету соловецких монахов. Ведь филипповцам противостояли другие старообрядческие толки: даниловцы, федосеевцы, аристовцы.

Своеобразная эстафета «самогубительной смерти» создавала предпосылки как для непрерывного распространения самосожжений по территории России, так и для все новых и новых «гарей» в тех местностях, где они происходили прежде. До конца XVIII в., по подсчетам Д.И. Сапожникова, в Тобольской губернии произошло 32 самосожжения, в Олонецкой – до 35, в Архангельской – 11, в Вологодской – до 10, в Новгородской – 8, в Ярославской – 4, в Нижегородской, Пензенской и Енисейской – по 1, а всего – 103 самосожжения .

Общей тенденцией в развитии самосожжений стало постепенное сокращение числа их участников. Для XVIII в., как справедливо указывает Н.Н. Покровский, «не были характерны грандиозные гари, каждая из которых уносила в XVII в. тысячи жизней» . Наиболее подробным источником информации по данному вопросу является старообрядческий синодик (список погибших, составленный для поминовения), содержащий упоминания о 45 старообрядческих самосожжениях, произошедших в разное время в России. Первые по времени самосожжения конца XVII в. стали самыми грандиозными в истории: они унесли жизни 8 416 человек. Далее отчетливо обозначилась тенденция к убыванию: в следующих 15 «гарях» погибло 1 537 человек. И, наконец, последние по времени массовые самоубийства конца XVIII – XIX в. привели к гибели 149 человек .

Источники позволяют судить еще об одной особенности статистического учета самосожжений. Сведения о небольших, в том числе семейных, самосожжениях значительно реже проникали в делопроизводство органов власти, и, следовательно, эта разновидность информации о массовых самоубийствах остается недоступной. О том, что и такого рода «гари» имели место, свидетельствуют отрывочные данные. К их числу относится, например, переписная книга Арзамасского уезда, датированная 1678 г. Причины запустения дворов в деревнях Ковакса, Соляная Гора и селе Страхово объяснены в ней следующим образом: «Двор пуст Фофанка Андреева, а он, Фофанко с детми, на овине сгорел в 186 году, а жена ево умре». Или: «Двор пуст Антропка Васильева, а он, Онтропко, з женою и з детми бесовскою прелестью собрався в овин згорел в 183 году» и т. д. Всего названо 8 крестьянских дворов, запустевших от гари .

Ослабление эсхатологических настроений в конце XVIII в. привело к прекращению массовых самоубийств. Вполне вероятно, что к этому времени в огне самосожжений погибли почти все более-менее радикально настроенные старообрядцы – сторонники «огненной смерти». Однако организация самосожжений оставалась на протяжении всего XVIII в. главным обвинением, которое власть предъявляла старообрядцам. Эти обвинения не в последнюю очередь были связаны с тем, что массовые самоубийства происходили на окраинных, и без того малонаселенных, территориях и, таким образом, наносили ущерб государственным интересам.

Локализация самосожжений, на первый взгляд, представляется парадоксальной: в массовых самоубийствах участвовали жители тех губерний, где давление на старообрядцев не отличалось высокой интенсивностью . Объяснение этому следует искать, во-первых, в наибольшем распространении влияния старообрядчества именно на той территории, где репрессии оставались менее ощутимыми. Во-вторых, – в эффекте «последней капли»: эти земли стали последним пределом, куда мог скрыться от «слуг Антихристовых» приверженец «древлего благочестия». После этого, вновь подвергаясь преследованиям, он находил лишь одно спасение – огонь.

Идея о самоистреблении оформилась в старообрядчестве в первые годы его существования. Первоначально самоубийство совершали путем самоуморения голодом, затем перешли к самоутоплению, самозакланию и самосожжению. Иные способы гибели (самопогребение , самоудушение дымом в пещере, подрыв при помощи порохового заряда и поочередное отрубание голов всем собравшимся) не получили широкого распространения. Источники позволяют предположить, что самоутопление совершалось в тех случаях, когда возможность организовать самосожжение отсутствовала. Так, в 1752 г. жена обратившегося из «раскола» в православие крестьянина Степана Кудрявцева, напуганная местными церковниками, которые утверждали, что ее «за раскол заберут в острог», «нарочно выдолбила на озере большую прорубь и спустилась под лед с детьми в числе 7 человек» . Напротив, «гари» не были исключением: они приобрели массовый характер. В то время как жертвы самосожжения исчислялись тысячами, к самозакланию прибегали единицы .

Выбор времени и места для самоубийства вполне поддается логическому объяснению. Конечно, первоочередную роль здесь играл успех в сборе сторонников, своевременное завершение предсмертных обрядов (исповеди и перекрещивания по старообрядческим правилам) и подготовка необходимых для «згорения» запасов. Но не менее важны и религиозные мотивации. Самосожжения часто происходили в канун церковных праздников (например, Пасхи). В Палеостровском монастыре самосожжение произошло «святого и великого поста четвертыя недели, крестопоклонной, в пятку в ночь» .

Вполне логично будет предположить, что все предшествующие длительные обряды были рассчитаны так, чтобы самосожжение пришлось на праздничные дни. С точки зрения религиозного человека, это вполне понятно. Во-первых, праздник в народном сознании связывался с переходом в новое качество, реинкарнацией. Смерть в такие дни считалась почетной. Например, среди усть-цилемских старообрядцев считалось счастьем умереть в день Святой Пасхи, «поскольку в этот день Господь призывает к себе только самых преданных вере» . Таким образом, выбор времени для самосожжения вполне соответствовал традиционным представлениям о рождении, крещении, смерти и воскресении как о проявлениях всеобновляющего круговорота в природе и человеческой жизни.

Во-вторых, возможно более рациональное, секуляризированное, психологическое объяснение выбора времени для массового самоубийства. Оценивая трагические последствия реформ Никона, известный психиатр И.А. Сикорский утверждал: «Разделение русских людей на старообрядцев и православных не остается без серьозных психологических последствий, оно способно колебать настроения народных масс, особенно среди событий исключительных. Успех и подъем духа у одних может вызвать противоположные чувства у других» . Вполне вероятно, что это обстоятельство учитывали старообрядческие наставники, которым значительно легче было подтолкнуть своих сторонников к самоубийству именно во время ликования православных – приверженцев «никонианской» церкви.

Источники позволяют прояснить и то, какими принципами руководствовались старообрядческие наставники, выбирая место для «гари». На самом деле это вовсе не было простой задачей. С одной стороны, местом самосожжения чаще всего избирались глухие, удаленные от поселений места, где возводились специальные постройки, названные в следственных документах «згорелыми домами». С другой стороны, иногда в качестве места массового самоубийства избирались монастыри, связанные с внешним миром водными или сухопутными путями сообщений. Наконец, единичные свидетельства показывают, что самосожжения могли происходить в памятных для старообрядцев местах. Так, Палеостровский Рождественский монастырь «привлекал этих ужасных и иступленных водителей на гари, потому что по старообрядческому преданию именно здесь, по приказанию патриарха Никона, был убит или сожжен первый мученик за старую веру, епископ Павел Коломенский» .

В редких случаях самосожжение происходило непосредственно в населенном пункте, в деревне, на глазах у множества изумленных зрителей.

В городах самосожжения никогда не совершались. На это указывали еще авторы «Жалобницы»: «Градския же житилие отнюд сего не творят», не только не сжигаются сами, но и «сердечно воздыхают и непрестанно Бога молят, чтобы утолил господь самосожжения мятеж и уцеломудрил бы разсуждением еуангелския правды» . Эта закономерность сохранялась и в XVIII в. В действительности такое поведение горожан объясняется, с одной стороны, большим рационализмом городской жизни, а с другой – большими возможностями контроля над жизнью отдельного человека в городской среде.

Довольно часто местом самосожжения становились старообрядческие поселения. В конце XVII – первой половине XVIII в. призрак «огненной смерти» постоянно витал над старообрядческими сообществами. Появление любой опасности неизбежно приводило к обсуждению, наступил или нет момент, когда, «яко в некую прохладу», пора войти в огонь. Так, при приближении комиссии О.Т. Квашнина-Самарина (в 1731 г.) «лучшие люди во общежительстве (Выговском. – М. П .) начаша думати, что сотворити, овии и ко страданию глаголаше готовитися, яко и отцы прежние в Палеостровском монастыре огнем сожглися». Не желающие «страдати», «разбежалися, и в руки им не втатися, кои еще хотяху пожити, а овии лутчие люди о сем начаша от Писания рассуждати и препятствовати, что страдати де не за что» . Настроения, провоцирующие самосожжения, быстро распространились в прилегающих к Выговскому общежительству поселениях: «…И донесоша Самарину сие, что згорели несколько человек, и с Лексы пришла в монастырь весть, что хотят горети вси», – сообщает выговский историк Иван Филиппов .

Вполне возможно, что длительная эволюция старообрядчества привела к тому, что лишь на первых этапах его существования самосожжения являлись ответом на гонения, а в дальнейшем, после прекращения преследований (в царствование Екатерины II), появления богатых и многолюдных старообрядческих «общежительств», ослабления эсхатологических настроений мотивы самосожжения стали иными. В частности, в самосожжениях постепенно начал проявляться протест не только против «мира Антихриста», но и против тех старообрядцев, которые отказались от радикальных воззрений. Кроме того, вполне вероятно, что в разных регионах России имели место разные, хотя и объединенные общим эсхатологическим содержанием, точки зрения самих старообрядцев на столь радикальную форму неприятия окружающего мира. Наконец, представители различных старообрядческих толков даже на одной территории могли по-разному реагировать на события и выбирать момент для самосожжения, руководствуясь собственными критериями.

В выборе способа самоубийства также проявляются определенные закономерности. Как говорилось выше, первоначально старообрядцы предпочитали «огненной смерти» гибель от голода и утопление. В конце XVIII в., когда самосожжения почти полностью прекратились, самоутопления и самопогребения начали выходить на первый план. Так, судя по указу Ялуторовской канцелярии, в 1782 г. десять крестьян, «по прельщению лжеучителя», утопились в озере Сазыкуле .

Таким образом, распространение старообрядческого учения об «огненной смерти» подчинялось определенным закономерностям, связанным с преемственностью радикальных настроений между старообрядческими наставниками – бывшими соловецкими монахами, выговскими «общежителями» раннего периода существования пустыни и филипповцами, отделившимися от прочих старообрядцев именно по причине приверженности крайним формам противостояния «миру Антихриста».
Акты Холмогорской и Устюжской епархий // Русская историческая библиотека. Т. 12. СПб., 1894. Стлб. 1000–1002.

Юхименко Е.М . Каргопольские «гари» 1683–1684 гг. (К проблеме самосожжений в русском старообрядчестве) // Старообрядчество в России (XVII–XVIII вв.). М., 1994. С. 64.

Шашков А.Т. Самосожжения как форма социального протеста крестьян-старообрядцев Урала и Сибири в конце XVII – начале XVIII в. // Традиционная духовная и материальная культура русских старообрядческих поселений в странах Европы, Азии и Америки. Новосибирск, 1992. С. 297.

Сырцов И . Самосожигательство сибирских старообрядцев в XVII и XVIII столетиях // Тобольские епархиальные ведомости. 1887. № 13–14. С. 295.

Церковный Раскол середины XVII в. стал одним из наиболее трагических событий в российской истории. Современник, неизвестный старообрядческий автор, описывал ситуацию следующим образом: «претвориша бо ся пастырие в волчее естество и разсвирипеша на стадо Христовых овец и разгнаша я по горам и пропастям земным».

Среди всего множества экстраординарных происшествий, связанных со становлением старообрядческого движения, самосожжения по праву занимают особое место. Вызванные церковным расколом многочисленные яркие события и по сей день являются предметом самого пристального внимания историков. При этом в значительной части научной литературы, в той или иной мере затрагивающей проблематику, связанную со старообрядчеством, отразилось априорное представление о самосожжениях как о вынужденной мере, вызванной беспощадными гонениями на сторонников «древлего благочестия».

Можно предположить, что авторы оказались в плену у существующего не только в обыденном сознании, но, к сожалению, и в специальной литературе устойчивого предубеждения. В соответствии с ним старообрядчество представляется не как чрезвычайно пестрое, многообразное, разнохарактерное общественно-религиозное движение, а как единое, монолитное, внутренне непротиворечивое явление. Этот стереотип нашел отражение как в художественной литературе, так и в произведениях некоторых современных историков.

Одновременно существует, поддерживается и тщательно оберегается от посягательств инакомыслящих представление о старообрядцах как сообществе верующих, наделенных несомненными литературными талантами и трудолюбием, хранящих в неприкосновенности культурное наследие старой Руси.

Максим Викторович Пулькин - Самосожжения старообрядцев - середина XVII - XIX в.

Карельский научный центр. Институт языка, литературы и истории, Университет Дмитрия Пожарского

М. : Русский Фонд Содействия Образованию и науке, 2013 . – 334 с.

ISBN 978-5-91244-001-4

Максим Викторович Пулькин - Самосожжения старообрядцев - середина XVII - XIX в. - Содержание

Введение. Историография проблемы, характеристика источников

Обзор литературы о самосожжениях
Задачи исследования, территориальные и хронологические рамки
Источники для исследования «огненной смерти»

Глава 1. Старообрядческие дискуссии об «огненной смерти»

Оправдания самосожжений
Аргументы против самосожжений

Глава 2. Статистика и локализация самосожжений

География «огненной смерти»
Выбор времени, места, способа ритуального суицида

Глава 3. Правительственные меры против «гарей»

Расправы с самосожигателями в конце XVII в.
Борьба с «гарями» в первой половине XVIII в.
Противодействие самосожжениям во второй половине XVIII в.

Глава 4. «Технология» «самогубительной смерти»

Старец-руководитель «самосужденников»
«Згорелый дом»
Обряды перед самосожжением
«Самогубительная смерть»: основные закономерности

Глава 5. Память о гибели старообрядцев

Память о самосожжениях в старообрядческой среде
Фольклорные данные о самосожжениях
Память о самосожжениях среди противников старообрядчества

Заключение

Перечень источников и литературы

Список сокращений

Приложение 1. Хронология самосожжений
Приложение 2. Старообрядческие публицисты о «гарях»
Приложение 3. Дела о самосожжениях старообрядцев

Именной указатель

Географический указатель

Максим Викторович Пулькин - Самосожжения старообрядцев - середина XVII - XIX в. - Введение

Непросто понять, почему для одних приверженцев старообрядческого вероучения спасение от «мира Антихриста» в огне представлялось единственно возможным путем, а другие смогли адаптироваться в принявшем никоновские реформы российском обществе и занять в нем престижное положение: стать богатыми купцами, знаменитыми меценатами и даже депутатами первых созывов Государственной Думы. Из-

Учение старообрядческих произведений, посвященных проблеме массовых самоубийств, а также следственных дел о «гарях», позволяет увидеть иную, зачастую незнакомую современному читателю картину самосожжений – продуманного мероприятия, которому предшествовали серьезные, трагические размышления и напряженная, неустанная деятельность его участников.

По поводу «гарей» велись длительные ожесточенные богословские споры образованных и литературно одаренных старообрядческих наставников. При этом далеко не все из них безоговорочно поддерживали зловещую идею организации массовых ритуальных самоубийств.

Развернувшийся в конце XVII в., вскоре после никоновских реформ, богословский спор о допустимости ритуального суицида решал судьбу «древлего благочестия». Одни наиболее радикальные приверженцы старой веры погибли добровольной смертью, а многие другие – предпочли жизнь и создали великую старообрядческую культуру. Вероятнее всего, сторонники самосожжений и других менее распространенных способов «самогубительной смерти» оказались в меньшинстве даже в старообрядческой среде.

Таким образом, исследование самосожжений позволяет, во-первых, преодолеть стереотипы, существующие в отношении старообрядчества, а во-вторых, – полнее представить сложную, драматическую и многокрасочную палитру религиозной жизни России в середине XVII–XIX в.

Исследования старообрядческих самоубийств в XIX-XX веках

История исследования массовых самоубийств в старообрядчестве начинается одновременно с исследованием истории старообрядчества в целом. Доминировавшая на протяжении двухсот лет обличительная тенденция в отношении старообрядчества сменяется в середине XIX века попытками научного его описания. Реформы, начатые Александром II, в том числе в издательской сфере, значительно ослабили влияние цензуры, обусловив, во-первых, появление научных публикаций, посвященных изучению старообрядчества, и, во-вторых, издание самих старообрядческих сочинений.

Первыми, кто обратился к истории и культуре старообрядчества, были славянофилы, которые «в своих изысканиях подошли к тому рубежу научного познания, за которым могло иметь начало основательное изучение старообрядчества в России, русского народа в его жизненном укладе, во всей системе богословских и социально-политических взглядов» (Молзинский 2001: 199). Именно в славянофильстве берет свое начало социально-политическая школа, в рамках которой, начиная с работ А.П. Щапова, ведется изучение старообрядчества. К последователям щаповской школы принадлежали В.В. Андреев, И. Юзов (И.И. Каблиц), A.C. Пругавин, оценивавшие старообрядчество в большей мере как политическое, а не религиозное движение. Близким к ним в оценке раскола был Н.И. Костомаров.

Историки-западники, которые вслед за Чаадаевым рассматривали православие как фактор, обусловивший культурную, политическую и экономическую отсталость России, еще более резкой критике подвергали старообрядчество, воспринимая его как течение, вообще отрицающее всякий прогресс. К числу историков, разделяющих подобные взгляды, относились К.Д. Кавелин, Б.Н. Чичерин, С.М. Соловьев, В.Г. Дружинин, В.О. Ключевский и др.

Практически все исследователи старообрядчества были представителями господствующей церкви, хотя, за редкими исключениями, ни для славянофилов, ни для западников вопрос об искажении догматики противниками никоновских реформ не являлся основным. Только историки духовно-академической школы, изучавшие старообрядчество «под углом зрения поиска негативных черт согласно идеологическим установкам синодально-церковной политики» (Молзинский 2001: 141), оценивали его исключительно как еретическое движение. К исследователям этого направления следует отнести митрополита Макария (Булгакова), Н.Ф. Каптерева, Е.Е. Голубинского, В.З. Белоликова. Впрочем, негативное отношение к старообрядчеству не препятствовало историкам этой школы создавать основательные аналитические работы, какими являются сочинения П.С. Смирнова, И.Ф. Нильского и Ф.Г. Елеонского.

Помимо трудов историков, принадлежащих господствующей церкви, издавались также работы историков старообрядческого направления, к которому принадлежали либо непосредственно авторы-староверы, либо те, кто положительно оценивал старообрядчество (В.М. Карлович, В.Г. Сенатов, И.А. Кириллов и др.).

Со второй половины XIX века начинают выходить в свет сочинения старообрядческих писателей: в 1861 году С.В.Максимовым издаются «Рассказы из истории старообрядчества по раскольничьим рукописям»; в этом же году выходит «Описание некоторых сочинений, написанных русскими раскольниками», изданное А. Бровковичем. «История Выговской старообрядческой пустыни» Ивана Филиппова напечатана Д.Е. Кожанчиковым в 1862 году; с 1874 года по 1886 год публиковал «Материалы для истории раскола за первое время его существования» Н.И. Субботин; в 1895 году Х.М. Лопаревым было издано «Отразительное писание о новоизобретенном пути самоубийственных смертей»; ряд старообрядческих полемических сочинений опубликовал в своих монографиях «Внутренние вопросы в расколе» (1898) и «Споры и разделения в русском расколе в первой четверти XVIII века» (1909) П.С. Смирнов. Многие из опубликованных в этот период сочинений являются важными источниками для настоящего исследования.

Психологический аспект изучения массовых самоубийств представлен в работах В.М. Бехтерева и И.А. Сикорского, врачей-психиатров. Старообрядческие самоубийства объяснялись исследователями не столько причинами внешними, т.е. событиями, происходящими в обществе - в церкви и государстве, - сколько причинами внутренними, связанными с психическим состоянием добровольных мучеников.

Таким образом, все рассматриваемые ниже исследования могут быть разделены на две группы в зависимости от аспекта, в котором массовые самоубийства рассматриваются: в первую группу войдут работы историков, во вторую - психиатров.

Одна из первых попыток исторического исследования старообрядчества была предпринята митрополитом Макарием (Булгаковым). Его «История русского раскола» была издана в 1855 году. Вопреки названию, труд Макария вряд ли можно назвать историческим, поскольку «История» тяготеет скорее к полемической литературе и не выходит за рамки дискурса официального православия. В этом отношении она ближе сочинениям митрополита Сибирского и Тобольского Игнатия и митрополита Ростовского Димитрия. Собственно, «Послания» Игнатия и

Розыск» Димитрия были основными источниками работы Макария. Не удивительно, что и в описаниях самосожжений его взгляды практически полностью совпадают со взглядами предшественников, а само это явление рассматривается как результат распространяемого еретического учения.

Однако если для митрополита Макария ответ на вопрос о причинах массовых самоубийств старообрядцев был очевиден, то в последующих публикациях, посвященных данной проблеме, он решался не столь однозначно. Этот вопрос возник еще в тот период (который, собственно, и изучался историками), когда представители светской и церковной власти, пытаясь предотвратить распространение самосожжений, искали причины, провоцирующие гари. Это была та проблема, которая предлагалась самими источниками, и в силу своей очевидности и нерешенности она стала основной на протяжении практически всей истории исследования старообрядческих гарей. И поскольку одна из задач историков - установление причинно-следственных связей, - то и основной вопрос для исследователей формулировался следующим образом: были ли самосожжения «крайним исходом борьбы» (эта формулировка принадлежит Г.В. Есипову и встречается в последующих исследованиях довольно часто) либо же естественным результатом следования некоему учению или догмату. Другими словами, была ли причиной самоубийств политика в отношении старообрядцев или же эти самоубийства были обусловлены религиозными воззрениями самих старообрядцев, воспринимавших действительность через призму эсхатологических ожиданий. Существование различных направлений исследования старообрядчества при этом не отразилось на взглядах историков, обращавшихся к изучению данного явления. Исследователи, принадлежащие к разным направлениям, могли практически одинаково оценивать это явление, и наоборот - представители одной школы высказывали иногда противоположные мнения. В зависимости от того, какой позиции придерживались историки XIX-начала XX века, решая эту проблему, их исследования можно разделить натри подгруппы:

1. Исследования, в которых самосожжение признается догматом (И.М. Добротворский, В.А. Андреев, В.И. Кельсиев, И.Ф. Нильский, Н.И. Попов, A.A. Павлов, Н. Ивановский, И.Я. Сырцов, П.С. Смирнов, П.Н. Милюков).

2. Исследования, признающие самосожжения следствием правительственных гонений, т.е. выходом из критической ситуации (Д.Е. Кожанчиков, Г.В. Есипов, И. Юзов).

3. Исследования, в которых признается как существование особой проповеди, призывающей к добровольному мученичеству, так и совершение самоубийства в ответ на преследования властей (Ф.Г. Елеонский, Ы. И. Костомаров, Н.Загоскин, A.C. Пругавин, Д.И. Сапожников, Х.М. Лопарев, В.В. Виноградов).

Начало полемике о причинах старообрядческих самоубийств положили И.М. Добротворский, опубликовавший в 1861 году статью «О самосожигательстве раскольников», и Д.Е. Кожанчиков, год спустя издавший сочинение Ивана Филиппова «История Выгов-ской старообрядческой пустыни». Краткий обзор законодательства о расколе позволил И. Добротворскому обнаружить, что связь между законодательными мерами, направленными на старообрядцев, и распространением самосожжений оказывается довольно слабой. В частности, он отмечал, что «законные меры простираются на всех раскольников, самосожигательство же свойственно только некоторым раскольническим сектам. притом оно слышится в таких местах, где не употреблялись особо строгие меры и притеснения, и в такие времена, когда законы были очень снисходительны к раскольникам. Между тем и те, которые без всяких притеснений со стороны православных предаются самосожжению, одинаково в глазах раскольников страдают за веру и считаются мучениками» (Добротворский 1861: 424-425). Исходя из этого, Добротворский ищет причины старообрядческих самосожжений внутри самой старообрядческой культуры и объясняет возникновение самоубийств развитием учения о наступлении царства Антихриста: «Чем развитее в секте учение об антихристе, тем чаще в ней насильственное умерщвление» (Добротворский 1861: 428). Такое утверждение предполагало обнаружение взаимосвязи между эсхатологическим характером того или иного старообрядческого толка и числом самоубийств, совершаемых его членами. В подтверждение того, что такая связь существовала, Добротворский приводит случай, имевший место в Саратовской губернии в начале XIX века, когда несколько десятков человек, подпавших под влияние проповедей Алексея Юшкина, отдали себя на заклание своему учителю, уверовав в то, что смерть - единственный способ избежать влияния Антихриста.

Однако попытки выделить согласия (секты, по определению автора), наиболее склонные к самоубийству, нельзя назвать удачными. Отчасти это объясняется-тем, что такие сведения не всегда можно получить из архивных источников, а если опираться на мнения исследователей, оказывается, что их определения согласий часто весьма произвольны, и авторы не всегда различают сектантов и старообрядцев. Так, по мнению И. Добротворского, секта Юшкина была молоканской, в более поздних исследованиях, например, у А. Пругавина (1885), Юшкин фигурирует просто как старообрядец, в статье Д. Сапожникова (1891) - как нетовец. Неразличение сектантов и староверов характерно и для П.И. Мельникова-Печерского, долгое время занимавшегося их изучением и, тем не менее, в «Записках о русском расколе» (Мельников 1860). при перечислении «сект», проповедовавших спасение путем самоубийства, поставившего в один ряд сектантов и старообрядцев. Это объясняется тем, что для Мельникова, как и для Кельсиева, издавшего сборник, где была опубликована статья Мельникова, старообрядцами являлись только поповцы (там же: 197). Между тем такое деление изначально ошибочно, поскольку о самоубийствах (в том числе и коллективных) в сектах, не относящихся к старообрядчеству, как, например, молокане, нет никаких сведений. Мельников же, относя беспоповцев к сектантам, выделяет секты в зависимости от способов самоубийств, например, «душильщики», «тюкальщики» (там же: 174). Очевидно, что эти определения принадлежат самому исследователю и никак не совпадают с реальным разделением сектантского и старообрядческого движений на секты и согласия, соответственно. Более того, если принять такой принцип классификации, то возникает вопрос -к какой «секте» отнести Юшкина и его последователей, которые первоначально готовились к самосожжению, но затем выбрали другой способ: отсечение головы?

Подобные классификации, разумеется, не могут приниматься во внимание. В целом же, идея о связи между частотой самосожжений и степенью развития эсхатологического учения в определенном согласии могла бы быть довольно продуктивной. Однако изучение следственных дел, которые являются основным источником для исследования самосожжений, показало, что указаний на то, к какому согласию принадлежали самосожженцы, в них немного. Так, только в пяти делах из обнаруженных мною 59 есть указание на согласие1, в одном документе - императорском указе - говорится о «вреде» даниловского согласия, наставники которого «совращают» в раскол и затем принуждают людей к самосожжению: «Едины убо мнимыя от них наставники, и сами свое заблуждение разумея, прелщающеся привременным житием, остаются во окаменении, утверждая прелести свои разными вымыслы и обманы, между коими: аки бы за веру толь твердую сожиганием самих себе, чего над собою оныя мнимыя наставники расколническия отнюдь никогда не делают, но только у неразумных временную и вечную лукавством своим отъ-емлют.» (ПСЗ, т. XII, №9155). Несколько раз в отношении совершивших самоубийство старообрядцев употребляются определения, аналогичные тем, которые приводил в своей работе у

Мельников-Печерский - секта самосожигателей или секта морельщиков" (т.е. те, которые проповедовали спасение путем голодной смерти).

1 Нетовцы (РГИА, ф. 797, оп.З, д. 12707); филипповцы (РГИА, ф. 796, оп. 82, д. 292, 1801 г.); даниловцы (РГИА, ф. 796, оп. 28, д. 79, 1747 г.); в других делах указывается, что проповедниками (но не участниками) самосожжений были даниловцы (РГАДА, ф. 248, оп. 14, д. 800 (55), 1743-1744 гг.; РГАДА, ф. 248, оп. 14, д. 806 (45), 1746 г.).

2 РГИА, ф. 381, оп. 2, д. 2357, 1860 г.; РГАДА, ф. 7, оп. 1, д. 1059, 1746 г.; РГИА, ф. 796, оп. 63, д. 295, 1782 г.

Из-за отсутствия в большинстве источников подробной информации о согласиях, к которым принадлежали участники самосожжений, идея Добротворского, к сожалению, не может быть реализована на практике. Этот вопрос и до сих пор опускается историками^ Поэтому в работе не будут фигурировать названия согласий, за исключением тех редких случаев, когда о них что-то известно. Единственный не подлежащий сомнению факт - это то, что практически все участники самосожжений, если и не являлись изначально беспоповцами, то под влиянием наставников (а это институт, присущий исключительно беспоповцам) становились на позиции этого течения старообрядчества. Доказательством этому может служить и радикальность, которой всегда отличались беспоповцы в их оценках происходящего, и то, что вся обрядовая практика в готовящейся к смерти общине зависела от наставника, а не священника, как это могло бы быть у поповцев. Именно этим объясняется то, что особое внимание в своей работе я уделяю догматике и обрядовой практике беспоповцев.

В 1862 году в предисловии к сочинению Ивана Филиппова в дискуссию о причинах старообрядческих гарей вступает Д.Е. Кожанчиков. На том основании, что он не встретил в сочинении выговского писателя фактов добровольного мученичества, издатель заключает, что самосожжение нельзя считать догматом. В противном случае «должны быть в истории старообрядчества факты, доказывающие, что раскольники сжигались сами собою, единственно из догматического убеждения - для спасения души своей, или потому, что велели так их учители: это все равно. Если бы это было так, то у нас были бы факты самосожжения добровольного, возбужденного этим учением, вне всяких других побуждающих к тому причин», поэтому исследователь заключает, что «самосожжение не догмат, а крайнее выражение борьбы с сильнейшей властью» (Кожанчиков 1862: V). Обосновывая это мнение, издатель, видимо, исходил из статистической репрезентативности массовых самосожжений, являвшихся следствием репрессий. Тем не менее, полное отрицание существования учения представляется не совсем последовательным, поскольку в сочинении Филиппова упоминаются такие учителя и проповедники самосожжений, как Игнатий Соловецкий и Емельян Повенецкий, организовавшие самосожжения в Палеострове (Филиппов 1862: 37).

Позже, практически повторяя Д.Е. Кожанчикова, против существования учения высказываются Г.В. Есипов (1863) и И. Юзов (Каблиц) (1881), не добавляя существенных новых аргументов в этой полемике. Для подтверждения того, что самосожжения были результатом адми Сравнительно недавно была опубликована статья, в которой снова поднимался вопрос о существовании связи между самоистреблениями у беспоповцев и степенью развитости учения об Антихристе (Квасникова, Македонский нистративных мер, не требовалось иных доказательств, кроме указания на появление воинских команд. Вполне естественно, поэтому, что более глубокое изучение догматики и условий жизни старообрядцев проводилось теми историками, которые, считая, что причиной гарей было особое учение, искали новые подтверждения этой связи.

И.Я. Сырцов в работе «Самосожигательство сибирских старообрядцев в XVII и XVIII столетиях» (1888) обратил внимание на то, что практика в старообрядчестве нередко предшествует теории. Именно так, по мнению исследователя, произошло и с самосожжениями. Сперва начались самоубийства, а затем их оправдания, основанные на Священном Писании (Сырцов 1888: 4). Другим источником этих оправданий были жития святых мучеников. Сами старообрядческие гари рассматривались историком как действие, продуманное от начала до конца, от намеренного ожидания «гонителей» и полемики с ними до непосредственной подготовки к смерти, сопровождающейся обрядами перекрещивания, переодеванием, укладыванием на нары или пол так, как укладывают в гроб (Сырцов 1888: 10).

Возможным обстоятельствам зарождения идеи самоубийства и дальнейшей ее адаптации в старообрядческой среде посвящено исследование П.С. Смирнова. Его монография «Внутренние вопросы в расколе» (1898) представляется наиболее основательной из всех работ XIX века. В ней рассматривается не только история старообрядческих самоубийств, но и формирование старообрядческой идеологии в целом. Специальная глава ее, в которой исследователь непосредственно обращается к проблеме самоубийств, их генезису и истории, вышла тремя годами раньше в виде отдельной статьи «Происхождение самоистребления в русском расколе» (1895). Она вошла в монографию практически без изменений, но была дополнена приложениями, содержащими источники (послания Аввакума, «Обличение на раскольников» Фролова и др.), а также обзором литературы по данному вопросу. Положение Смирнова было более выгодным по сравнению с его предшественниками, поскольку публикация в 1895 году «Отразительного писания» Евфросина позволила историкам по-новому взглянуть на проблему раскола и, в том числе, на проблему происхождения самоубийств и их связи с более ранними радикальными учениями, каким было, например, учение вязниковского старца Капитона и его последователей. Рассмотрев истоки учения о добровольной смерти в старообрядческой среде, П.С. Смирнов выделил два момента в доктрине самоистребителей: учение последователей Капитона, среди которых впервые зародилось представление о спасительности самоубийства, и учение «отщепенцев правоверного старообрядства». Различие этих доктрин Смирнов видит в том, как трактовались само

2000). Однако названная работа отличается некоторой схематичностью и опирается на уже известные положения. убийства представителями этих направлений раскола. У капитоновцев, как отмечает историк, это был подвиг взамен всякого средства веры; у старообрядцев - это являлось средством «цело соблюсти веру». «Там - оно имело смысл "второго" крещения взамен первого крещения "водою"; здесь - это давало возможность сохранить от "осквернения" ризу единого святого крещения. Там - это заменяло "покаяние" как средство "очищения от грехов"; здесь - это служило предлогом "не разорить покаяние" и не погубить его плодов. Зародившись в капитоновщине, самоистребление проникло и в среду "правоверного" старообрядства, но утвердилось здесь на иной почве и основаниях, - на учении об антихристе» (Смирнов 1898: 66).

Особое внимание уделяется роли проповедников самосожжений, в том числе и роли Аввакума, чье положительное отношение к самоубийствам стало причиной их распространения: «"благословением" протопопа Аввакума и стараниями ревностных его учеников, неразборчивых в средствах для цели, самоистребление скоро достигло громадных размеров в среде "правоверного" старообрядства» (Смирнов 1895:173-174).

Рассматривая историю старообрядчества в более широком контексте, Смирнов обращает внимание на специфическое восприятие реальности старообрядцами, то. что значительно позже было определено Н.С. Гурьяновой как «механизм преобразования реальности в соответствии с эсхатологическими представлениями» (Гурьянова 1994). По мнению исследователя, переосмысление внешних факторов - прежде всего преследований со стороны власти - в соответствии с представлениями о пришествии Антихриста и становилось основной причиной гарей: «Преследования раскольников не были самостоятельной причиной самоистреблений в том смысле, что самоистреблению подвергались не из страха к процессу преследований, но единственно из опасения впасть в руки антихриста, и в то же время преследования нельзя считать только внешней причиной самосожжения, такой, которая бы не захватывалась понятием о причине внутренней. Преследование против раскола вообще понималось в смысле личного преследования, и поэтому, если самоистребления не могли происходить помимо мысли о преследованиях, то могли повторяться помимо наличного факта преследования. Отсюда понятно, почему сгоревшие без преследований считались мучениками за веру и самосожженцев называли "сожженными за веру". Понятно также и то, почему после издания строгого против раскольников указа 1685 года4, в котором о проповедниках самосожигательств было упомянуто особо, самоистребления усилились» (Смирнов 1898: 67). В Полном собрании законов Российской империи указывается 1684 год (ПСЗ, т.ТТ, № 1102).

Взгляды Г1.С. Смирнова на роль Капитона и его последователей в организации самоубийств разделял С.А. Зеньковский, чья книга «Русское старообрядчество» (1-е изд. 1969) вышла через 70 лет после «Внутренних вопросов в расколе». Некоторое сходство с работой Смирнова обнаруживается и в оценке Аввакума, который видел в самосожжениях доказательство преданности старой вере и поэтому одобрял их. С.А. Зеньковскому позиция Аввакума представлялась тем более странной, что тот «не был обуян страхом прихода Антихриста» и «думал не о конце старой веры, а наоборот о ее конечной победе» (Зенысовский 1995: 374). Он мог бы своим авторитетом остановить массовые самоубийства, но, вместо этого, его сочинения и его имя стали использоваться проповедниками самоубийственных смертей для склонения людей к сожжению. Рассматривая вопрос о существовании учения о добровольной смерти, С.А. Зеньковский приписывает его филипповцам, которые, по мнению автора, возвели самосожжение в догму, как способ очищения души от грехов путем «огнеопальной смерти» (Зеньковский 1995: 468).

Более радикальной была публикация Д.И. Сапожникова, определившего проповеди самосожжений не просто как учение, но как догмат - «да умрем за старую веру и да сожжемся!». Для выполнения этого догматического требования, по мнению историка, существовало три способа, к которым прибегали староверы: «Одни раскольники сожигались самопроизвольно, без всяких побудительных причин со стороны блюстителей закона; другие с предвзятой мыслью о близости конца мира упорно искали возможности умереть за веру старую, и сожигались, когда надежда их исполнялась; третьи сожигались при том условии, если нарушался их обыденный порядок жизни гонителями их и напротив того не сожигались, когда их оставляли в покое» (Сапожников 1891: 157-158).

Под первым видом самоубийств автор, видимо, понимал те случаи самосожжений, которые были вызваны проповедью добровольной смерти и совершались без каких бы то ни было действий со стороны властей. Второй тип самоубийств был также вызван учением, с той лишь разницей, что это учение предполагало обязательное наличие преследования, чтобы смерть воспринималась не как самоубийство, но как смерть от мучителей, тогда самосожжения совершались только в присутствии увещевателей, которых дожидались собравшиеся «для пострадания». В третьем случае учение актуализировалось в ситуации конфликта с властью, но если конфликт удавалось решить, то самосожжение удавалось предотвратить и учение снова отодвигалось на периферию сознания.

Впервые такая мысль была высказана анонимным автором статьи, помещенной в Современной летописи «Русского Вестника» в связи с попыткой самосожжения Якова Григорьева, жителя деревни Бурково Можайского уезда в декабре 1860 (Самосожжение 1861: 23). Позже о существовании обряда самосожжения высказывается и И.Ф. Нильский в статье «Несколько слов о самосожигательстве раскольников» (1864). Еще раньше в «Заметках по поводу изданных Ко-жанчиковым сочинений о расколе» (1862) (имеется в виду «История Выговской старообрядческой пустыни»), он защищал мысль о том, что не все случаи самосожжений связаны с преследованиями, и приводил некоторые из них, наиболее известные, которые были вызваны единственно учением о воцарении Антихриста (самосожжения Дометиана, Шапошникова, самоубийство под предводительством Юшкина). В статье 1864 г. Нильский уверенно заявляет о существовании особого обряда приготовления к добровольной смерти и подробно описывает его, ссылаясь на рукопись одного из раскольников, перед смертью обратившегося в православие. Рукопись эта содержала сведения обо всех этапах приготовления тяжелобольного к добровольной смерти в общине поморского толка, начиная от его изоляции в отдельном, специально приготовленном помещении, и заканчивая событиями, происходящими после сожжения мученика (Приложение 1). Этот обычай, отмечает Нильский, был основан на том убеждении раскольников, что «в нынешние антихристовы времена последним и самым верным шагом к царству небесному служит самосожигательство» (Нильский 1864: 380).

Несмотря на подробное описание, эта публикация И.Ф. Нильского представляется довольно сомнительной. Во-первых, автор не дает никаких сведений о рукописи, не указывает, откуда она появилась, к какому времени относится и в какой местности происходили описываемые события. Во-вторых, его описание по духу гораздо ближе описаниям «изуверских» старообрядческих ритуалов, которые можно найти в сочинениях Игнатия Тобольского и Димитрия Ростовского. Упоминание же о «черной мантии» наставника, вызывающее ассоциацию скорее с беллетризованными историями о тайных обществах, чем с описанием быта старообрядческих общин, заставляет подозревать автора в фальсификации сообщаемых сведений.

Однако работа И.Ф. Нильского является, скорее, исключением, историки обычно обращались к источникам, вполне заслуживающим доверия - законодательным актам из Полного собрания законов; материалам, опубликованным в Актах исторических, а затем"и в Дополнениях к ним; опубликованным старообрядческим сочинениям; чуть позже историки более активно стали использовать архивные документы. Тем не менее, интерпретация материала нередко оказывалась односторонней, полемизирующие друг с другом авторы игнорировали те факты, которые не соответствовали их собственным представлениям о причинах старообрядческих самоубийств.

Признание более сложного характера исследуемого явления, не поддающегося однозначному истолкованию, способствовало тому, что ряд историков стремился учесть разнообразие типов массовых самоубийств. В работах таких исследователей выделяется либо несколькр этапов в истории старообрядческих самоубийств, либо несколько видов самоубийств, различающихся в зависимости от вызвавшей их причины.

Так, Ф. Елеонский полагал, что раскол, в первое время существования, был «явлением исключительно церковным, дух гражданской оппозиции появился позже, во времена Петра» (Елеонский 1864: 5). Ранние самосожжения, какими, например, были два самосожжения в Па-леострове, носили религиозный характер, поскольку Игнатий и Емельян, их предводители, имея возможность скрыться, тем не менее, как бы намеренно дожидались появления гонителей. Историк указывает на то значимое, по его мнению, обстоятельство, «встречающееся при всех почти фактах самосожигательства, что раскольники, запершись в каком-нибудь доме, не тотчас же приводили в исполнение свое намерение, а как будто нарочно ждали появления и нападения на них сыщиков» (Елеонский 1864: 89). Таким образом, нападение было лишь предлогом, благодаря которому самоубийцы обретали статус мучеников.

С другой стороны, если исходить из сведений, содержащихся в «Истории Выговской старообрядческой пустыни» И. Филиппова, то, по мнению Елеонского, следует согласиться с Д. Кожанчиковым и Г. Есиповым, что самосожжение является крайним исходом борьбы старообрядцев с представителями власти, как, например, было в Новгороде, где раскольники объявили, что не сожгутся, если не будет гонений (Елеонский 1864: 87-88). В таких случаях выводить это «крайнее проявление человеческого отчаяния из мрачных мыслей о наступлении последнего времени и воцарении антихриста» было бы неверным (Елеонский 1864: 93).

Решая эту дилемму, Елеонский предлагает различать два вида самоубийств: в общежитиях и у раскольников «необщежительных» (Елеонский 1864: 94). В общежитиях поначалу не было фанатизма, поскольку раскольники жили в отдалении от центров с расположенными в них воеводскими канцеляриями и «раскольничьими» конторами3, поэтому самосожжения происходили только при появлении воинских команд (Елеонский 1864: 94-95). Во втором случае историк связывает самосожжения с деятельностью фанатичных проповедников, распространявших

2 Об основанных для борьбы с расколом учреждениях см. исследования В.М. Карловича (1881-1886), Н.И. Барсова

1892), А/И. Кириллова (1916). идеи о наступившем или приближающемся конце света среди крестьян-старообрядцев (Елеон-ский 1864: 96).

Два вида самоубийств - как результат учения и как средство спасения от преследователей - выделяет и Н.И. Костомаров в своей «Истории раскола у раскольников» (1871), основываясь на том, какую роль играли проповедники в организации самосожжений. Самому распространению раскола способствовали жестокие преследования со стороны властей, от которых староверы обычно укрывались в пустынях, но были и такие, которые спасались от гонений, прибегая к самосожжениям, как, например, произошло в Олонце и Палеострове. Для проповедников, которые, как лжеучители, в любом случае приговаривались к смерти, самоубийство становилось способом избежать пыток и казни и при этом обрести статус мучеников. Для их последователей самосожжения были следствием распространяемого такими «лжеучителями» учения. Костомаров указывает, что эти предводители, которым «все равно было гореть - добровольно ли с последователями, или в срубе по приговору закона, - всеми силами старались, чтобы другие испытали с ними одну судьбу» (Костомаров 1871: 494), они начинали склонять к самоубийству других, распространяя учение о конце света и, доказывая, что «лучше предупредить беду, потому что власти, взявши их в руки, будут не только мучить, но еще посредством мучений заставят сделать тяжкий грех и заградят путь к вечному спасению» (там же).

Довольно неопределенно объясняет природу массовых самоубийств Н. Загоскин в своей работе «Самосожигатели» (1884). С одной стороны, он утверждает, что с самого своего начала эти самоубийства восходили к нравственно-религиозному мотиву - «стремлению добровольно покинуть земной мир, лишенный благодати и путей к спасению и вместе с тем духовной жажде скорее соединиться с предвечным божеством за пределами этого мира суеты и соблазна» (Загоскин 1884: 167). С другой стороны, Загоскин называет самоумерщвление «крайним исходом борьбы» (там же: 179). Он отрицает существование сект, «полагавших идею религиозного самоубийства в основу своего учения», и в то же время пишет, что «далеко не все (курсив мой - Е.Р.) раскольничьи толки восприимчивы к самоумерщвлению из религиозных побуждений», тем самым подразумевая, что такие толки все же существуют (там же: 170-171). Религиозное самоубийство, по убеждению исследователя, свойственно только беспоповцам, воспринимающим самосожжение как второе крещение. Загоскин не исключает и факта самосожжений, являющихся следствием ужесточения законодательства по отношению к староверам. Именно в связи с государственными распоряжениями автор выделяет две эпохи в истории русского раскола, в которые случаи самосожжений являлись особенно частыми:

1. Период правления Софьи, особенно с 1685 г. (1684), когда были изданы двенадцать суровых статей против раскольников6. Здесь впервые представлено законодательное определение наказания за подговор к самосожжению (там же: 167-168). Именно в этот период мотив сугубо религиозный дополняется вторым - опасением преследований за убеждения. Массовые самосожжения были особенно часты в эти последние 15 лет XVII века, в начале же XVIII века они,"как ни странно, случаются реже. Связано это с тем, что Петр, хотя и издал указы о двойном окладе, который обязаны были платить старообрядцы, относился к ним достаточно терпимо.

2. Время правления Елизаветы, когда вводится строгий контроль над выполнением указов о двойном окладе, о пошлине на бороду и т.п. (там же: 168).

Позже два периода в истории самоубийств выделит издатель «Отразительного писания» Евфросина Х.М. Лопарев, хотя он не указывает точной даты, когда один период сменился другим: на первом этапе, согласно исследователю, люди добровольно приносили себя в жертву без непосредственного преследования светской властью, а исключительно под влиянием проповедей; на втором же - самоубийства старообрядцев стали происходить тогда, когда правительство, осознав опасность, исходящую от толков, признающих самоубийство средством спасения, стало посылать воинские команды на поиски таких толков (Лопарев 1895: 020-021).

Отдавая должное историкам Х1Х-начала XX веков, их попыткам не только описать старообрядческие самоубийства, но и проанализировать их, следует, тем не менее, признать, что интерпретации данного явления довольно однообразны и совершенно не приближают нас к его пониманию. Вероятно, поэтому, в начале XX века наметилось снижение интереса к проблеме старообрядческих гарей, возникла необходимость выработки новых подходов к их исследованию. К несомненным заслугам историков этого периода следует отнести открытия и публикации ряда материалов - официальных документов, старообрядческих сочинений - содержащих сведения о гарях, несмотря на то, что работа в архивах с судебно-следствениыми делами не являлась основной для историков XIX века, на что в свое время сетовал Д. Сапожников (1891: 3). Последовавший затем длительный период антирелигиозной пропаганды на долгое время оставил сложившиеся проблемы нерешенными.

Интерес к истории старообрядчества возобновляется только во второй половине XX века, одновременно с этим начинается также поиск и изучение архивных источников. Так, большое количество судебно-следственных дел по старообрядческим самосожжениям было исследовано

6 Об истории старообрядчества в период правления Софьи см.: П.К. Щебальский «Правление царевны Софьи» (1856).

H.H. Покровским, опубликовавшим в 1974 году книгу под названием «Антифеодальный протест урало-сибирских крестьян-старообрядцев в XVIII в.». Автор рассматривает самосожжения в определенном социальном контексте, связывая его специфику с деятельностью местных властей. Проблема причин самоубийств старообрядцев решается автором в соответствии с общей методологией советской исторической науки. Анализируя случаи массовых самоубийств в Сибири и усматривая причину их возникновения в деятельности сменяющихся на протяжении XVIII века Сибирских митрополитов, H.H. Покровский определяет самосожжения как форму социального протеста. Старообрядческие гари исследователь связывает с государственными мерами, направленными на притеснение крестьян, и называет самосожжения «типично старообрядческим ответом на насилие не силой, а "страданием"» (Покровский 1974: 59). Н.Н.Покровский признает, что выбор такой формы социального протеста обусловлен старообрядческой эсхатологией (там же: 46), но это положение не получает развития в его работе.

Очередная смена научной парадигмы в конце XX века снова возвращает исследователей к вопросу о характере старообрядческих самосожжений. Впрочем, в некоторых случаях историки воздерживаются от каких бы то ни было интерпретаций этого явления, ограничиваясь подробным описанием конкретного инцидента и публикацией соответствующего дела (Сироткин 1999; Перевалов, Безгодов 2000). В то же время появляются работы, в которых вопрос о причинах массовых самоубийств решается путем выявления новых аспектов проблемы, соответственно, привлекаются новые аргументы, подтверждающие те или иные положения. Отдельного внимания с этой точки зрения заслуживает полемика екатеринбургского историка А.Т. Шашкова и московской исследовательницы Е.М. Юхименко.

В публикациях А.Т. Шашкова начала 1990-х годов еще сохраняются прежние определения самосожжений как формы социального протеста (Шашков 1991, 1992). Тем не менее, названия его работ (в первую очередь, это относится к статье «Самосожжения как форма социального протеста крестьян-старообрядцев Урала и Сибири в конце XVII - начале XVIII веков» (1992)), противоречат их содержанию. В последней из указанных статей, исследуя несколько случаев старообрядческих гарей конца XVII века, исследователь возвращается к высказываемой рядом предшественников идее о ритуальном характере массовых самоубийств, хотя приводит иные основания для их определения как ритуального комплекса. Автор начинает описание событий с ухода «насмертников» в удаленные от жилищ места. Они «оставляли свои жилища, скот, посевы и уходили на глухие заимки или строили в лесу специальные "хоромины", обычно называемые ими "скитами" и "пустынями". При этом совершался постриг в монахи (иногда перекрещивание) всех приготовившихся гореть. Одновременно представителям администрации передавались "противные письма" и "сказки", с ними велись "прения", иногда происходили даже вооруженные стычки с "посылыциками", целью которых было стремление спровоцировать соответствующие карательные акции со стороны властей, вплоть до штурма "пустыни". И лишь после этого поджигались заранее приготовленные порох, смола, пенька, береста и солома» (Шашков 1992: 294). Эти действия, определенные А.Т. Шашковым как ритуальные, автор возводит к двум источникам, относящимся к разному времени. «Прежде всего, следует назвать уходящие своими корнями в глубокую древность индоевропейские представления "об извечном круге метаморфоз и о зависимости последующих превращений от земной жизни, в последний ее период в особенности", трансформировавшиеся у наших предков в ритуал "ухода на тот свет". <.> В результате переосмысления этих древнейших представлений, одна из центральных идей данного комплекса, в соответствии с которой огонь наделялся особой очистительной силой и способностью переносить души умерших в загробный мир, превратилась у самосожженцев в идею о "втором неоскверняемом крещении". <.> В ритуальном плане зависимость действий самосожженцев от архаических символов и обрядов также выступает достаточно отчетливо, хотя. и не осознается их участниками. Это и выбор уединенного места (обычно в лесу), и строительство особых "хоромин", которые можно соотнести с огненной "крадой" и домовиной - непременными атрибутами трупосожжения в погребальной обрядности древних славян, и использование некоторых материалов (соломы, конопли и т.п.), архаическая сакральная семантика которых не вызывает сомнения. Другим источником некоторых ритуальных действий самосожженцев являлось символическое переосмысление событий 60-70-х годов XVII века, связанных с Соловецким монастырем» (там же: 295). А.Т. Шашков полагает, что «соловецкое осадное "сидение" и последовавшая за ним гибель его участников от рук "антихристовых слуг" становилась одновременно и символом, и безусловным образцом для подражания, включенным в эсхатологическую ситуацию конца XVII века и скорректированным практикой самосожжений» (там же). Наиболее ярко, по мнению исследователя, эта «мистериальность» проявилась в двух Палеостровских гарях, о чем свидетельствует выбор монастыря на острове, массовый постриг в монахи, запасы оружия, продовольствия, «святости» (книг, икон, церковной утвари) и настоящие военные действия (там же: 297).

Однако интерпретации историка не представляются убедительными. Даже если допустить присутствие в обряде языческих элементов, одним из которых является символика огня, то это гипотеза, которую автору следовало бы аргументировать более основательно. Что касается рассуждений исследователя об «извечном круге метаморфоз», то есть метемпсихозе, который относится не столько к индоевропейским представлениям, сколько к индуистскому и буддийскому учениям, то все эти доводы применительно к старообрядческим самосожжениям представляются совершенно неправдоподобными. Спорно и то, что другим источником и образцом обряда была осада Соловецкого монастыря (погибших обитателей которого старообрядцы почитают как мучеников), - хотя бы потому, что самосожжения, не говоря уже о других самоубийствах старообрядцев, начались значительно раньше осады и падения монастыря. Этого А.Т. Шашков в своей статье не учитывает. Правда, именно эту вторую часть своей гипотезы историк пытается обосновать более обстоятельно в последующих своих статьях, развивая идею о «мистериальности» самосожжений (2000а; 2000Ь). Так, в своей статье «Иван Евстафьев Второго и его сын Емельян» (2000а) исследователь сосредоточивает внимание не на гарях вообще, но на четырех конкретных случаях самосожжений, которые он связывает с видением четырех кораблей Игнатием Соловецким. Чувство вины, испытанное Игнатием, оставившим Соловецкую ки-новию незадолго до ее гибели, вызвало, по мнению А.Т. Шашкова, желание принять мученическую смерть, уподобившись соловецким мученикам. Именно поэтому возникает идея «разыграть» гари в Палеостровском монастыре по сценарию соловецкой трагедии.

Высказанные А.Т. Шашковым положения были опровергнуты Е.М. Юхименко в статье «Каргопольские "гари" 1683-1684 годов (к проблеме самосожжений в русском старообрядчестве)» (1994). «Символической» интерпретации А.Т. Шашкова историк противопоставляет «прагматическую». Основной в работе Е.М. Юхименко является идея о необходимости изучать конкретные формы организации тех общин, в которых происходили самосожжения (Юхименко 1994: 74). Анализируя с этой позиции Каргопольские гари и исходя из того, что в Каргополье уровень развития общины был достаточно высок, Е.М. Юхименко справедливо полагает, что поселившиеся в пустыни старообрядцы вряд ли изначально имели намерение сжечься, их уход означал лишь стремление оградить себя от преследования, а «старообрядческие "пристанища" представляли собой не специально выстроенные "насмертниками" "хоромины" для самосожжения, а основанные старообрядцами в глухих, незаселенных местах деревни в несколько изб» (Юхименко 1994: 75). Заведение старообрядцами хозяйства указывало на то, что они уходили не сжигаться, а организовывать старообрядческие поселения. Именно так начинался Выг, обитатели которого, в 1702 году, узнав о приближении Петра 1, приготовились к самосожжению, но не прибегли к нему только потому, что царь проехал мимо их пустыни. Таким образом, по мнению Е.М. Юхименко, «старообрядческое поселение имело два пути развития: при благоприятных условиях - укрепление общины, определенная регламентация ее внутренней жизни, хозяйственное развитие. Другая возможность, в условиях жестоких правительственных репрессий против старообрядчества более реальная, на что указывают и многочисленные самосожжения - это вынужденный, насильственный конец» (Юхименко 1994: 83).

Можно согласиться с мнением автора о необходимости учитывать экономические условия жизни общины. Этот фактор оказывается существенным при определении намерений старообрядцев, уходящих в скит. Но исследование форм организации общин - только один из аспектов рассматриваемой проблемы. Кроме того, вряд ли на основании одного источника, пусть даже тщательно изученного, можно делать вывод применительно ко всем случаям самосожжений.

В контекст дискуссии о ритуальном характере самосожжений попадают и работы петрозаводского историка М.В. Пулысина, изучающего карельские гари (1998; 2003а, 2003b). Исследователь, как и его предшественники, рассматривает этапы подготовки старообрядцев к смерти, повторяющиеся практически во всех самосожжениях, и определяет их как элементы обрядового комплекса, связанного с эсхатологическими настроениями участников гари (Пулькин 2003b: 118). Несмотря на довольно большое количество затрагиваемых проблем, исследования М.В. Пулькина, тем не менее, во многом оказываются повторением и подтверждением ранее высказывавшихся идей, за исключением идеи о существовании определенной иерархии внутри коллектива «самовольных мучеников». Но, к сожалению, эта мысль не получает дальнейшего развития, вероятно, по причине недостаточного числа источников, на основании которых можно было бы делать значимые выводы.

Новое определение получают самосожжения в монографии К.В. Чистова (2004). Выделяя различные формы «эскапизма», выработанные старообрядчеством, К.В. Чистов рассматривает самосожжения как одну из таких форм. Под эскапизмом автор понимает «стремление отдельных людей, социальных, сословных, конфессиональных или иных групп к изоляции, к фанатическому ограничению или полному разрыву контактов с лицами и обществами, принадлежащими к более широким общностям (в том числе и с государством), чтобы уйти из-под их власти и влияния» (Чистов 2004: 413). При такой трактовке самосожжения оказываются в одном ряду с другими формами отступления от лояльного поведения, такими как отказ от общения с мирскими, «немоление за царя и царскую фамилию», вооруженное сопротивление, побег в соседние страны и т.п. Несомненно, что эсхатологическая окрашенность перечисленных стратегий поведения в какой-то степени позволяет характеризовать их как явления одного порядка, однако при этом не учитывается, что они свойственны разным состояниям старообрядческих сообществ (одни из этих форм возникают в условиях постоянного сосуществования старообрядцев с «никонианами», другие вырабатываются для кризисных ситуаций). Помимо этого, говоря о сходстве этих феноменов, обусловленном общими для старообрядцев апокалиптическими настроениями, автор не выявляет специфические для каждого из них черты.

Зарубежные исследователи также предлагают новые походы к рассмотрению проблемы старообрядческих гарей. Американский историк Г. Михельс обращает внимание на роль старообрядческих лидеров в организации самоубийств (Michels 1992). Однако в отличие от предшественников - российских историков XIX-XX веков, интерес автора вызывают не столько идеологические факторы, которыми могли руководствоваться проповедники гарей, сколько политические и социально-экономические. Как и многие другие исследователи, Г. Михельс изучает наиболее яркие примеры массовых старообрядческих самоубийств, прежде всего, самосожжения в Палеострове. Решающим фактором, влияющим на организацию гарей, согласно Г. Михельсу, является не столько преследование старообрядцев властями, сколько в целом та ситуация, которая сложилась в Карелии во второй половине XVII века. Ее особенность состояла в том, что в этот период на Карелию распространяется влияние Москвы, силу набирают монастыри, в том числе Тихвинский и Палеостровский, что ущемляет права наиболее влиятельных карельских семей, какими были, по мнению исследователя, семьи Ивана Евстафьева Второго и его сына Емельяна, организатора первого самосожжения в Палеострове. Таким образом, самосожжение в Палеострове - не что иное как мятеж, вызванный недовольством сложившейся ситуацией и только представленный как религиозный бунт7. Вторым фактором, влияющим на распространение в Карелии массовых самоубийств, является агрессивное поведение местного духовенства, перешедшего на сторону старообрядчества. Михельс, в частности, рассматривает различные эпизоды, когда бывшие монахи избивали и грабили крестьян, отказывались повиноваться властям (Michels 1992: 222). Насилие применялось ими и тогда, когда они пытались склонить крестьян к самосожжению (Michels 1992: 220). Этим же объясняется и то, что для последователей таких проповедников религиозный момент не был принципиальным. Подтверждением являются ответы схваченных мятежников, которые тут же отрекались от своей приверженности «древлеправославной» вере. Но Г. Михельс не отрицает и того, что участие в самосо

7 Следует отметить, что такую же оценку данное событие вызвало и у Р.Б. Мюллер, связавшей организованное Емельяном самосожжение с его стремлением отомстить Тихвинскому монастырю за разорение семьи; однако в соответствии с пафосом своего времени исследовательница определяет это восстание как крестьянский мятеж (Мюллер 1958: 182). Сходная точка зрения представлена и в книге P.O. Крамми, который отмечал, что, в отличие от старцев Игнатия и Германа, убежденных в воцарении Антихриста, Емельян руководствовался исключительно личными интересами (Crummey 1970: 52). жжениях крестьян может объяснятся харизматичностьго старообрядческих лидеров. В целом же такие примеры, по мнению исследователя, опровергают миф о старообрядчестве как о движении, которое боится осквернить себя соприкосновением с миром (Michels 1992: 229).

Харизматичность лидера, несомненно, могла быть немаловажным фактором в организации самосожжений, но вряд ли правомерно рассматривать все случаи старообрядческих самоубийств как инциденты, являющиеся следствием массовой религиозной истерии, вызванной проповедью одного человека, руководствующегося корыстными целями.

Взаимоотношения лидера и его последователей при организации массовых самоубийств занимали и психиатров, специально обратившихся к изучению механизмов воздействия лидера на толпу. Среди работ, освещающих эту проблему, следует назвать монографии профессоров-психиатров В.М. Бехтерева и И.А. Сикорского.

И.А. Сикорскому принадлежит исследование «Эпидемические вольные смерти и смертоубийства в Терновских хуторах»8. (1897), где рассматривается четыре случая самоубийств, произошедших в 1896-1897 годах, в связи с проведением всероссийской переписи населения. Народную перепись Сикорский называет «внешним событием, подходящим предлогом, к которому стало приурочиваться существовавшее уже ранее душевное волнение» (Сикорский 1 897: 16). Врач подробно описывает события, предшествовавшие самоубийствам, психическое состояние обитателей скита и хутора - всеобщий азарт и напряжение. Детальное исследование этого случая, по мнению Сикорского, способно объяснить и те случаи массовых самоубийств, которые происходили в конце XVII и в XVIII веках и с которыми у терновских событий много общих черт (Сикорский 1897: 16).

Действительно, работа И. Сикорского может быть полезной при изучении того, каким образом могло восприниматься учение проповедников самоубийственных смертей, как оно

8 В названии работы сказывается влияние западноевропейских исследователей, прежде всего, Г. Лебона и Г. Тарда, затрагивавших проблему массовых суицидов и определявших их как «эпидемические самоубийства». Специфика этого феномена заключалась в том, что массовые самоубийства являлись результатом деятельности одной личности, в связи с чем особое внимание в работах западных социологов уделялось механизмам воздействия лидера на толпу (Лебон 1995; Сигеле 1999). Проблема эпидемических самоубийств затрагивалась и Э. Дюркгеймом в его этюде «Самоубийство». В этой работе исследователь"предложил отличать духовные эпидемии от духовного заражения: «Эпидемия - явление социальное, продукт социальных причин; заражение состоит всегда только из ряда более или менее часто повторяемых индивидуальных факторов» (Дюркгейм 1998: 133). Таким образом, основную причину эпидемических самоубийств следует искать не только и не столько в психологии совершающих самоубийство, сколько в условиях их существования. влияло на психическое состояние людей, обрекающих себя на мучительную смерть, что могли они чувствовать, какие действия совершать, готовясь к самоубийству.

Через некоторое время к событию, описанному Сикорским, обращается в своем докладе, опубликованном под названием «Роль внушения в общественной жизни» (1898), В.М. Бехтерев. О старообрядческих самоубийствах здесь сказано немного, автор уделяет основное внимание внушению вообще, определяя его как «один из способов влияния одних лиц на другие, которое может происходить как намеренно, так и ненамеренно со стороны влияющего лица и которое может ощущаться иногда совершенно незаметно для человека, воспринимающего внушение.» (Бехтерев 1898:2).

Именно посредством невольного внушения, взаимовнушения и самовнушения объясняет Бехтерев и некоторые своеобразные стороны сектантства и раскола. Упоминая о событиях в Терновке около Тирасполя, он высказывает предположение, что «так спокойно шли эти сектанты на верную смерть лишь в силу укоренившейся путем внушения и самовнушения идеи о переселении вместе с этим погребением в лоно праведников» (Бехтерев 1898: 16). Автор ставит вопрос о том, каким образом вообще могло происходить массовое самоубийство, поскольку, даже если согласиться с тем, что «убеждения раскольников, признающих народную перепись за антихристову запись, за отчуждение от Христа и от истинной христианской веры, создают почву для самоистребительных стремлений», то все равно «отсюда до массового самосожжения. до закапывания в землю или до так называемого запощения или уморения себя голодом еще далеко» (там же). Главными причинами, приводящими к массовому самоубийству, по мнению Бехтерева, являются одинаковые психические условия, вызывающие одинаковые настроения и состояния (там же: 15). Одним из таких условий, например, является раскольничья жизнь в скитах, в некотором отчуждении от внешнего мира, при постоянном посте и молитвах. Она «представляет крайне благоприятное условие для поддержания и развития религиозного фанатизма. При этих-то условиях самоистребительная проповедь и находит себе благодарную почву. Эта проповедь действует в этих случаях не столько путем убеждения, сколько силой внушения и взаимовнушения, что и приводит к окончательному решению "соблюсти благочестие без отступления"» (там же: 16-17).

Подводя итоги обзора работ о массовых старообрядческих самоубийствах, можно сказать, что на протяжении всей истории исследования самосожжений в центре внимания историков находился преимущественно один вопрос - какова причина этого поступка? Несмотря на более чем полуторавековое свое существование, эта проблема до сих пор вызывает острые дискуссии среди исследователей. При этом аргументы, выдвигаемые и той, и другой стороной вполне логичны и обоснованы. Нельзя не согласиться с тем, что самосожжения связаны с эсхатологическими представлениями старообрядцев, и в то же время нельзя не признать, что нередко толчком для самоубийств служили действия представителей власти, как светской, так и духовной. Более того, нельзя не согласиться с тем, что в действительности эти факторы взаимосвязаны, и при отсутствии одного из них массовые самоубийства старообрядцев не получили бы того распространения, которое они получили в ХУЛ-ХУШ веках. И поскольку инновации в религиозной сфере обусловливаются социальными изменениями, то нет никаких оснований противопоставлять внутренние, условно определяемые как религиозные, и внешние, социальные, причины самосожжений. Сам поиск этих причин нередко сужает рамки исследования и приводит к тому, что многие из аспектов оказываются неучтенными или же рассматриваются в отрыве от общего контекста.

Старообрядческие самоубийства могут быть описаны и проанализированы не только через выявление непосредственных причин, которыми они были вызваны, но и через определение того, что они представляли собой как конкретная практика. С этой точки зрения, старообрядческие гари - это не столько реакция на внешние стимулы (будь то репрессивные меры представителей власти или же проповедь старообрядческого наставника), сколько своего рода механизм, выработанный самой культурой и выполняющий в ней определенные функции. В этом случае важно рассматривать не непосредственные причинно-следственные связи, а тот общий контекст, который обусловливал функционирование этой практики. Исходя из сказанного, цель данного исследования может быть сформулирована следующим образом: определить характер и специфику старообрядческих самосожжений и проанализировать их как практику, которая не является некоей оторванной от контекста абстракцией, а существует во взаимодействии с различными социокультурными факторами.

Существенной проблемой при рассмотрении массовых старообрядческих самоубийств в таком аспекте является проблема генезиса идеи и практики самосожжений. Представляется, что определение условий возникновения и формирования гарей как практики, позволит более полно охарактеризовать это явление, чем указание непосредственных причин, которые их вызывали в каждом конкретном случае. Большинством историков старообрядческие гари рассматривались в синхронном срезе, как уже существующее явление. Правда, попытки выяснить, как и почему могла зародиться подобная форма самоубийства, предпринимались еще в XIX веке, например, П.С. Смирновым. Его выводы относительно влияния учения капитоновцев на возникновение и распространение самосожжений в старообрядчестве вполне правдоподобны, хотя, к сожалению, из-за неполноты источников недостаточно обоснованы, поскольку автор пользуется только публицистическими сочинениями, не привлекая архивные материалы. В своей работе ситуацию, сложившуюся в вязниковских лесах к началу раскола и в первые его десятилетия, я рассматриваю более подробно.

Следующей задачей является изучение того, как новая практика была принята обществом - и сторонниками реформирования церкви, и их противниками. Богословские дискуссии о самоубийствах могут рассматриваться не только как аргумент в пользу того, что «самосожжения не являлись прямым результатом преследования старообрядцев», как, например, в статье М.В. Пулькина (2003: 325), но и как фактор, оказавший влияние на распространение гарей. Прежде всего, конечно, это относится к сочинениям апологетов самоубийств, оправдывавших допустимость этого поступка. Но не менее важной представляется роль их идеологических противников, сочинения которых позволяют рассмотреть, какие стереотипы в отношении самоубийств должны были преодолеваться сторонниками идеи самосожжения. Специфическая догматика, связанная с этой проблемой - разрабатываемая и никонианами, и старообрядцами - является одним из индикаторов отношения общества к новому явлению.

Не менее важна проблема определения функций, которые эта практика выполняла в старообрядчестве, и ее возможных трансформаций на протяжении всей истории ее существования. Чтобы ответить на эти вопросы, я рассматриваю различные социальные и историко-культурные контексты, в которых возникали самосожжения.

Наконец, последней задачей является описание и анализ поведенческих стратегий самих участников гарей. Речь идет не только о том, как они мотивировали свои поступки. Забегая вперед, можно сказать, что в таких случаях указывались либо притеснения со стороны власти, либо желание «пострадать за Христа», то есть те же «внешние» и «внутренние» причины. Меня прежде всего интересовали неизученные ранее сюжеты и образы христианской культуры, представления о различных обрядовых практиках, которые, актуализируясь в сознании участников готовящегося самосожжения, во многих случаях предопределяли их поведение.

В соответствии с этими задачами и строится данное исследование. В первой главе рассматривается общий историко-культурный контекст, в котором возникли массовые самоубийства, а также конкретные условия зарождения этой практики. Отдельное внимание уделяется дискуссиям, начавшимся в связи с распространениями гарей. Суть этих споров дает возможность выявить и отношение к новой практике, и те пути ее переосмысления, которые позволили части общества принять ее и обусловили дальнейшее ее функционирование.

Вторая глава посвящена описанию различных ситуаций, в которых могли происходить самосожжения. Поскольку общий контекст во многом определялся политикой государства, в этой главе рассматривается законодательство о расколе и делается попытка определить, в какой степени законы о старообрядцах влияли на распространение самосожжений. Другая сторона рассматриваемой проблемы-то, как сами старообрядцы осознавали государственную политику в отношении раскола, оценивали конкретные действия властей.

Делая в третьей главе акцент на изучении поведенческих стратегий участников массовых самоубийств, я рассматриваю и саму ситуацию формирования общин, готовящихся совершить самоубийство, и последующие их действия. Мотивация поступков старообрядцев во многом зависела от их трактовок происходящего, в связи с чем отдельное внимание я уделяю риторике, которая избиралась ими для описания окружающей действительности. При этом я несколько расширяю границы исследования, поскольку, говоря о восприятии событий самосожженцами, об их дискуссиях с увещевателями, нельзя не учитывать характерные особенности традиции полемических споров, возникшие в старообрядческой культуре в определенных ситуациях общения с никонианами. Этот же принцип остается основным и при анализе различных действий участников гарей, которые во многом были продиктованы старообрядческой традицией в целом и спецификой беспоповского толка, в частности. Другим источником действий участников самосожжений являлись сюжеты христианской культуры, поэтому еще одной задачей было выявление таких сюжетов.

При определении массовых самоубийств старообрядцев как практики для меня важно то, что эта практика может трактоваться как система знаков, подлежащих прочтению. Такое понимание действия было предложено Ю.М. Лотманом (например, Лотман 1999), К. Гирцем (вееЛг 1993), П. Рикером (например, Рикер 1995), обосновавшими применение герменевтического подхода к осмыслению человеческого поведения. При изучении самоубийств этот метод был избран И. Паперно (1999), опирающейся на положения указанных исследователей.

Для целей данного исследования применение герменевтического подхода оказывается наиболее оправданным. Во-первых, для понимания этой практики важно установить не только то, чем она является с точки зрения исследователя, а то, чем она была для самих исполнителей. Согласно герменевтическому подходу ключ к расшифровке действия следует искать в общем контексте, в котором существует практика; соответственно, для интерпретации самоубийств код может быть найден в том общем социокультурном контексте, в котором они существовали. Во-вторых, герменевтический подход к действию предполагает изучение эволюции смысла, который вкладывался в действие самим его исполнителем, через осмысление этого действия культурной средой и вплоть до современного его понимания.

Несмотря на внимание к эволюции смысла и трансформациям практики старообрядческих самоубийств, диахроническое описание не единственное в данной работе, поскольку анализ практики как некоторой системы знаков предполагает ее относительную устойчивость.

При выборе подходов к изучению массовых самоубийств я ориентировалась также на исследования в области социальной психологии. Положение о том, что массовые самоубийства являются в первую очередь следствием социальных причин, и не связаны с изменениями психического состояния их участников, позволило мне отказаться от поисков индивидуальных мотивировок поведения участников гарей и в то же время обратить внимание на одну из основных проблем социальной психологии - роль лидера в организации массовых акций.

Источники по исследованию массовых старообрядческих самоубийств

Основными источниками исследования являются четыре вида текстов: судебно-следственные документы, публикации архивных материалов, законодательные акты и публицистические сочинения как старообрядческих писателей, так и принадлежащих к господствующей церкви.

В данной работе привлекаются материалы 59 судебно-следственных дел, касающихся старообрядческих самосожжений и самоубийств вообще. 34 дела находится в Российском Государственном историческом архиве (РГИА), преимущественно в фонде Канцелярии Синода, 19 дел - в Российском государственном архиве древних актов (РГАДА) (в фондах Приказа Тайных дел, Приказных дел новой разборки, Духовного ведомства, Правительствующего Сената, Дел Преображенского приказа и Тайной канцелярии), и 4 - в Государственном архиве Архангельской области (ГААО) (фонд 1025 - Канцелярия архиепископа Архангельского и Холмогорского, фонд 361 - Холмогорское духовное правление).

Рассмотренные дела в совокупности содержат сведения о 82 случаях ухода и сбора9 старообрядцев с целью совершить самоубийство. Из них в 2 случаях старообрядцы разошлись, не: совёрш"ив-хамо.уб>мств^^ трёх" случаев сбора иеизвесте^ ^ 6ледуетп:акжё:;"от^^ что небольшая часть этих самоубийств не является самосожжением. Самое раннее дело о раскольниках, датируемое 1666-1667 годами, упоминает и о самосожжениях, и о запащиваниях, то есть о смерти, наступающей в результате отказа от пищи (количество последних до 1667 года установить не удалось). В остальных известных мне судебно-следственных источниках только семь случаев не являются самосожжениями.

Практически все рассмотренные дела начаты в связи с самосожжением старообрядцев или подготовкой к самосожжению. Однако выделяется группа дел, в которых самоубийство не упоминается в заглавии. Это отчеты о розысках старообрядцев и борьбе с ними, иногда вооруженной, такие как «Выпись в доклад об отписке Олонецкого думного дворянина и воеводы Ивана Богдановича Ловчинова о боевых действиях и "увещеваниях" против раскольников в Олонецком уезде» (РГАДА, ф. 159, оп. 3, д. 3616, 1689); «Дело о сыске раскольников в Карго-польском, Новгородском, Псковском и Олонецком уездах» (РГАДА, ф. 159, оп. 3, д. 2129, 1684) или «Дело о сыске "потаенных" раскольников в Мезенском уезде» (РГАДА, ф. 248, оп. 14, д. 800 (55), 1743-44); «Розыскное о раскольниках» (РГАДА, ф. 27, оп. 1, д. 258, 1666-67); «Борьба по искоренению раскольнических скитов» (РГАДА, ф. 248, оп.14, д. 806 (6), 1742) и «Дело о раскольническом старце Иоасафе, сужденном за толки об антихристе» (РГАДА, ф. 7, оп.1, д. 1382, 1750). На первый взгляд, они не касаются проблематики данного исследования, тем не менее, документы с подобными заглавиями нельзя не учитывать, поскольку и сыск старообрядцев, и искоренение скитов, не говоря уже о направлении «увещевателей», часто служили причиной (или же поводом) самосожжения. Распространение толков об Антихристе старообрядческими проповедниками также могло повлечь за собой массовое самоубийство.

Делами о старообрядческих самоубийствах занимались различные ведомства, как духовные (на местах это, прежде всего, духовные консистории), так и светские: приказные избы, губернские и воеводские канцелярии, Преображенский приказ и Тайная Канцелярия, приказ тайных дел. Последней инстанцией был Сенат, куда поступали донесения с мест и иногда переда

9 Перечень дан только по делам. При этом цифра может быть не точной, поскольку в самом раннем деле 1666-1667 гг. говорится о нескольких случаях массовых самоубийств как просто о происшедших «в разных местах». Сколько именно их произошло - установить не удалось.

10 РГИА, ф. 796, оп. 43, д. 28, 1762 г.; РГАДА, ф. 18, оп. 1, д. 208, 1764 г., еще в одном случае часть старообрядцев вышла, а оставшиеся сгорели - РГИА, ф. 796, оп. 30, д. 3, 1749. Во всех случаях имеются сведения о том, что старообрядцы собрались в избе и готовятся к самосожжению. Были отправлены указы с предписаниями увещевать собравшихся. Однако чем закончились увещевания, в делах не указывается (РГИА, ф. 796, оп. 35, д. 552, 1754 г.; там же, оп. 43, д. 28, 1762 г., РГАДА, ф. 248, оп. 14, д. 800 (39), 17391743).

1 вались;дела из Синода; Но деление "материала по признаку принадлежности с!.клскол;\ или д\-ховному учреждению представляется излишним. Во-первых, дела могут быть неоднородными по составу. Каждое дело могло передаваться из светского учреждения в духовное и наоборот или содержать донесения из различных ведомств (например, донесения из воеводской канцелярии в Синод или из консистории в губернскую канцелярию). Одним и тем же делом могли заниматься в разных инстанциях (например, делом о старообрядцах, захвативших Зеленецкий монастырь, занимались и Синод, и Преображенский приказ). Во-вторых, степень информативности дела зависит не столько от того, каким учреждением оно велось, сколько от типа того или иного документа, включенного в дело.

Можно выделить три основных типа таких документов: донесения (рапорты), допросные листы и вещественные доказательства. Каждый из этих типов источников содержит специфическую для него информацию.

Основу следственных дел составляют «доношения», или рапорты. При этом дело может состоять из одного лишь «доношения» должностного лица о происшествии или же из нескольких «доношений» от нескольких лиц и в различные инстанции. Нередко в делах цитируются императорские указы, относящиеся к расколу и предписывающие, как поступать с «раскольниками» в том или ином случае, реестры, допросные листы и другие следственные материалы (письма, которые выбрасывали старообрядцы перед самосожжением, выписки из тетрадей наставников).

Односоставные документы, в основном, менее подробны. Больший интерес представляют дела, в которых содержится несколько донесений с различными подробностями о происшествии.

Как правило, часть донесений непосредственно с тех мест, где разворачивались события, не включались в дело. Fla эти документы, обычно составляемые старостами, десятскими, подьячими, священниками, начальниками воинских команд, только ссылаются или же переписывают их в делах, которые заводились уже при получении этих донесений в высшие инстанции: духовные консистории (митрополитам, епископам, архиепископам), воеводские и губернские канцелярии. Дальше эти дела могли передаваться в Синод или Сенат, где также начиналось расследование, связанное с обстоятельствами ухода старообрядцев в скит или в какую-нибудь избу в пределах деревни и с их самосожжением.

Донесения, независимо от их количества в деле, можно разделить на две группы. К первой следует отнести те рапорты, которые сообщают о собрании старообрядцев и подготовке их к сам"бсо>к/ке1П": «при том увещевали их к тому зжению оные расколники, что-де не боитеся ничего, огонь-де вас не возмет, а выдет-де душа безо всего, и выдет ангел во ь Впервые этот сюжет встречается в Третьем послании митрополита Сибирского и Тобольского Игнатия. Речь идет о некоем старце, живущем в лесной пустыне, к которому, желая получить спасение, попадает житель Вологды. Невольно он оказывается свидетелем того, как наставник приказывает двум жителям его пустыни убить младенца, прижитого незаконно одной из живущих там же девиц. Сердце младенца приносят пустыннику, который разрезает его, высушивает в печи, измельчает в муку и отдает ее затем своим последователям, приказывая добавлять в еду и воду там, где они будут проповедывать. По словам старца, те, кому попадет такая пища или питье, обратятся к старой вере и будут готовы к самовольному мученичеству. Невольному свидетелю удается бежать, старец же, узнав, что его тайна раскрыта, вместе с последователями скрывается в Палеостровском монастыре, где при нашествии команды совершает самосожжение (Игнатий 1855: 116-122). Позже эту же историю изложит митрополит Ростовский Димитрий (1824: 574-579) и упомянет Андрей Журавлев (¡795: ¡04). Известен и другой сюжет, также связанный с восприятием чужой веры, правда, в данном случае речь идет не только о представлениях православных о старообрядцах, но и о представлениях поповцев о беспоповцах. Так, среди первых двух групп бытует предание о «душиловой вере», согласно которому беспоповцы умерщвляют своих стариков и больных. Когда возникло предание, сказать довольно трудно. Рассматривая его, Л.И. Новикова ссылается на дело 1845 года (Новикова 2001: 230). В материалах более раннего периода, изученных мной, подобные сюжеты не встречаются.

16 Мне известен один случай, впрочем, не связанный с самосожжениями, когда старообрядческое причастие вызвало опасение следователя, занимавшегося делом о старообрядцах демидовских заводов. Среди найденных при сыске образе девицы и на ваших главах венцы положит и ладоном будет кадить.» (Р-ГАДА, Ф. 7, он. 2, д. 2138, 1764, л. 34об.-35).

Допрос Авдотьи Еремеевой]: «А как вознамерились к зжению, тогда реченной брат ее, Иван Еремеев, с протчими расколниками увещевали ее к тому зжению, что-де не боись ничего, огонь тебя не возмет, а выдет-де душа безо всего и выдет ангел во образе девицы и станет правою рукою кадить, а левой рукой держать будет венец» (там же, 35 л. об.).

Допрос Ивана Еремеева]: «До созжения жонке Федосье Дмитриевой и сестре своей малолетной Анне увещевания такого, чтоб они огня не боялись и огонь их не возмет, а выдет душа безо всего, и выдет ангел во образе девицы и на их главы венцы положит и ладоном будет кадить, он, Иван, не говаривал, а говаривал разве означенной наставник» (там же, л. 46-46 об.).

Исследование допросных листов позволяет получить сведения об укладе жизни старообрядцев, готовящихся к самосожжению, об отношениях внутри общины, о том, что становилось актуальным для них. Говоря о следственных делах, как основном источнике по массовым самосожжениям, следует отметить и то, что они существенно отличаются от дел, связанных с обвинением в ереси или колдовстве: как уже говорилось, основным документом, составляющим эти дела, являются не допросные листы, а донесения с мест, когда старообрядцы не являются подследственными. И хотя ситуация, в которой происходит полемика старообрядцев с увещевателями, разумеется, далека от естественной, она все же не аналогична ситуации допроса, когда судья угрозами и пытками может воздействовать на обвиняемого. Судьи как такового нет, есть наблюдатели - военные или духовные - которые пытаются отговорить старообрядцев от самоубийства. Другой вопрос, что последует, если старообрядцы поддадутся на уговоры или же будут вытащены из горящего строения, тогда их ждут допросы, пытки и даже смертная казнь. В данном же случае участники полемики - собравшиеся в строении и никониане - были независимы друг от друга и могли более или менее свободно высказывать свое мнение. При этом можно сказать, что в роли обвиняемых в подобной ситуации, находились, скорее, никониане. Благодаря этому факту положение исследователя старообрядческих самоубийств представляется более выгодным, чем, например, тех, кто изучает дела о колдовстве. Сходство зафиксированных в донесениях реплик участников готовящегося самосожжения с текстами, принадлежащими непосредственно старообрядцам, указывает на то, что писцы более или менее адекватно отражали происходящее, а не давали ему свою оценку. вещей, обнаружили мешочки с хлебными крошками. Следователь, в частности, задавался вопросом «нет ли между тем какого-либо в хлебных крошках волшебства» (РГИА, ф. 796, оп. 31, д. 257, 1750, 29 об.).

Вторым видом источников настоящего исследования являются ^опубликованные в разное время архивные материалы. Это распоряжения, относящиеся к расколу, опубликованные в «Актах исторических» (1842) и дополнениях к ним (1862), «История Министерства внутренних дел» (Варадинов 1863), «Сведения о раскольниках, извлеченные из указов в Новгородскую губернскую канцелярию» (Сведения о раскольниках 1862), «Описание документов и дел, хранящихся в архиве Святейшего Правительствующего Синода» (1868), «Судные процессы XVII - XVIII веков по делам церкви» (Барсов 1882). В этих изданиях нет последовательной системы ссылок, в связи с чем не всегда можно установить источники данных. Не имея в ряде случаев возможности проверить адекватность некоторых сведений, сообщаемых в указанных публикациях, эти источники я буду использовать в отдельных случаях преимущественно в качестве иллюстрации, но не в качестве материала для анализа и для обоснования выводов. Помимо этого мной используются одно полностью опубликованное дело и фрагменты двух других, оригиналы которых, хранящиеся в РГАДА, оказались недоступными. Эти материалы помещены в изданных в конце XX века сборниках, посвященных старообрядчеству - «Старообрядчество в России (XVII-XVIII вв.)» (1994) и «Старообрядчество в России (XVII-XX века)» (1999).

Третьим видом источников стали законодательные акты, прежде всего, «Полное собрание законов Российской империи», а также различные издания «Собрания постановлений по части раскола» (1860, 1874). Помимо того, что эти источники содержат постановления и законы, касающиеся вообще старообрядчества, в них иногда приводятся описания отдельных случаев самосожжений, взятые из архивов Синода и Сената.

Помимо документальных источников, в качестве материалов исследования я привлекаю и публицистические сочинения, авторами которых являлись как противники самоубийств (независимо от того, никониане это или же старообрядцы), так и их сторонники (авторы сочинений, в которых оправдывается самоубийство, исключительно старообрядцы).

Все эти сочинения являлись прежде всего отражением определенной идеологии. С этой точки зрения можно выделить следующие типы литературных источников:

1. Сочинения писателей, принадлежащих реформированной церкви, направленные против старообрядчества в целом, в том числе осуждающие практику самоубийственных смертей. Авторы, чаще всего, лица духовного звания (Игнатий, митрополит Тобольский и Сибирский; Димитрий, митрополит Ростовский; П.И. Богданович; протоиерей Андрей Иоаннов Журавлев, перешедший из старообрядчества в-православие, как перешли и,Василии;.Флрров, автор «Обличения на раскольников», Григорий Яковлев, автор «Извещения праведного о расколе беспоповщины». Два последних автора также принадлежали к духовному сословию).

2. Обличительные сочинения писателей-старообрядцев, направленные против самосожжений («Отразительное писание против новоизобретенного пути самоубийственных смертей» Евфросина, «Жалобница» поморских старцев).

3. Старообрядческие сочинения, написанные в защиту проповедей самоубийственных смертей (письма и послания Аввакума, Послание Петра Прокопьева Даниле Викулину, а также «Повесть о Тарском бунте» Семена Денисова и «История Выговской старообрядческой пустыни» Ивана Филиппова. Последние два писателя хотя и не создали теоретического обоснования, как Аввакум и Прокопьев, тем не менее, воспринимали и описывали случаи самосожжений как подвиг во имя веры).

Публицистические сочинения и старообрядцев, и никониан отличаются полемической направленностью, и, естественно, предвзятостью. Учитывая предназначение этих текстов трудно предполагать, что их авторы будут беспристрастны в оценке друг друга, в связи с чем содержащиеся в этих источниках сведения больше дают для изучения идеологии, нежели фактологии.

В направленных против «еретиков»-старообрядцев сочинениях православных авторов (митрополита Тобольского Игнатия, митрополита Ростовского Димитрия) и перешедших из старообрядчества в православие (Василий Флоров, Григорий Яковлев), обязательно гиперболизируются негативные действия, которые, с точки зрения этих писателей, противоречат нормам православия и морали. Это относится и к описанию обрядов староверов, в том числе таких, которые сопровождают самосожжение. Как омечалось выше, старообрядцам вообще часто приписывались всевозможные преступления, предъявлялись обвинения в колдовстве и чародействе. Подобные обвинения содержатся и в рассказах о самосожжениях. В «Послания» митрополита Игнатия включен эпизод, позже повторенный и в «Розыске» Димитрия Ростовского. Речь шла о некоем «чародействе», заставлявшем людей совершать самоубийство после того, как они съедали ягоды, «деланныя от некия муки», в результате чего им из огня являлся юноша, призывающий к себе (Димитрий 1824: 585-587).

Григорий Яковлев, который сам в прошлом был старообрядцем и даже находился однажды в числе готовящихся к самосожжению, опровергает мнения митрополитов:

17 По мнению некоторых исследователей, Василий Флоров - бывший старообрядец-дьяконовец Варсонофий, один из составителей «Дьяконовых ответов», созданных на Керженце в связи с миссией Нижегородского архиепископа как придет время са^о.сожженства, с прочими же, в тую прелесть помрачившеся, и тип горят кроме всякого колдовства и чарования, единою токмо совестию прельщени, любосла-вием мученичества и аки бы грехов очищения, тако писанием лжеучительски увещанн, как я сам в той прелести был и седех уже с таковыми в запоре, давно еще жела самосожжения, каковых немалое число Терентий, их лжеучитель, насильно неволею сожег» (Яковлев 1888: 100101).

Не всегда следует считать достоверными и данные, сообщаемые защитниками гарей (Семен Денисов, Иван Филиппов), поскольку очевидно, что их восприятие самосожженцев как новых мучеников требует изображения событий согласно канонам агиографического жанра, т.е. в соответствии с представлениями о том, как должен умирать христианский мученик.

Возможно, более адекватно описывают происходящее старообрядцы - противники гарей (Евфросин, поморские старцы), прежде всего потому, что эти писатели не воспринимали участников гарей как чужих, неправославных. В их задачи не входило обличать старообрядцев как врагов христианской веры. В то же время взгляд на погибших людей не как на мучеников, но как на обманутых вероучителями жертв, освобождал писателей от необходимости изображать погибших в соответствии с житийными канонами. Им важнее было обнаружить в действиях самосожженцев то, что противоречит христианской морали и догмату, чтобы предостеречь потенциальных последователей проповедников гарей. А так как эти сочинения предназначались людям, включенным в старообрядческую культуру, то вряд ли писатели могли значительно отступать от истины. Достоверное изображение совершаемых старообрядцами действий и затем выявление таких, которые не соответствовали канонам православия, должно было сильнее воздействовать на приверженцев этого способа духовного спасения, чем явный подлог, который всегда можно опровергнуть. И даже описывая действия, которые противники гарей определяют как еретические (например, Евфросин, когда говорит о сожжении книг в Палеострове), эти писатели не приписывают самосожженцам действий заведомо и очевидно вымышленных, как например, убиение младенца Игнатием Соловецким, описанное митрополитом Сибирским Игнатием и позже митрополитом Димитрием Ростовским.

В дальнейшем, однако, я не буду отказываться от привлечения сочинений и первого, и второго типа, поскольку они дают возможность выявить стереотипы представлений о самоубийственных смертях (как они могли происходить, почему эта смерть оценивалась как праведная

Питирима (Флоров 1894: 455; Беляева 1989: 225) или неправедная, каким образом, к.ней-, готовились и каковы были ее причины), существующие у никониан и их антагонистов старообрядцев.

И. наконец, анализируя идеологию старообрядчества, нельзя оставить без внимания фольклорные тексты, бытующие в старообрядческой среде, прежде всего, духовные стихи, опубликованные в сборниках В. Варенцова (1860) и П. Бессонова (1861-1864). Для данного исследования эти тексты представляют интерес не столько с точки зрения особенностей их бытования и выполняемых функций, сколько с точки зрения развития различных сюжетов и образов. Речь идет, прежде всего, о стихах совершенно определенной тематики - о Страшном Суде, и некоторых других, которые приобрели эсхатологическую окрашенность лишь в старообрядческой среде. Рассмотрение трансформации их сюжетов и возникновение новых может способствовать прояснению развития некоторых представлений в старообрядческой культуре.

Исповедь Сонечки Мармеладовой по роману Ф

Настоящая история ромео и джульетты