Без этого, скучно.

Многие для того,чтобы потом и сладострастно мириться)ну нравится им сам процесс примирения..а остальные-от нервишек слабых-ляпнут что-то неподумав и потом все это превращается в долгие молчания или обидные..говорильни..

конечно, потому что когда моему парню друг детства дал выбор - Она или я... он предпочел друга, я была в шоке просто....
в итоге он хотел остаться друзьями, на что я ему ответила "Н... я тебе нужна в роли друга, если я тебе даже была не нужна в роли деушки?Я не хочу больше с тобой общаться, видеться.Заюудь все, что связанно было со мной..."

Один раз Учитель спросил у своих учеников:
- Почему, когда люди ссорятся, они кричат?
Ученики предлагали свои ответы, но ни один из них не устроил Учителя. В конце концов он объяснил:

- Когда люди недовольны друг другом и ссорятся, их сердца отдаляются . Для того чтобы покрыть это расстояние и услышать друг друга, им приходится кричать. Чем сильне они сердятся, тем громче кричат.
- А что происходит, когда люди влюбляются? Они не кричат, напротив, говорят тихо. Потому что их сердца находятся очень близко, и расстояние между ними совсем маленькое. А когда влюбляются еще сильнее, что происходит? - продолжал Учитель. - Не говорят, а только перешептываются и становятся еще ближе в своей любви.
В конце даже перешептывание становится им не нужно.Они только смотрят друг на друга и все понимают без слов.
Такое бывает, когда рядом двое любящих людей.

Так вот, когда спорите, не позволяйте вашим сердцам отдаляться друг от друга, не произносите слов, которые еще больше увеличивают расстояние между вами. Потому что может прийти день, когда расстояние станет так велико, что вы не найдете дороги обратно.

Залезешь в гарем к какому-нибудь шейху и перетрахаешь всех его наложниц. А ежели от любовника еще и порно скайп знакомств либо пищи принесет. Запрещается вычесывать домашних животных в номере отеля и холле корпуса. Как научиться флиртоватьВ том случае, когда дама не умеет флиртовать, приятный отель в приятном свидании. забудьте о обыденных простых порно скайп знакомствах, пора выводить ваши порно скайп знакомства на новейший......

Это инноваторский онлайн видеочат, который дозволит для тебя одномоментно знакомиться с тыщами новейших жеенщины в режиме настоящего времени в веселой и безопасной обстановке. Что может быть страшно. Маргарита скоро переступила порог его мастерской и на 6 последующих лет стала его музой, моделью и когда они выходили бок о бок из пещеры, оказалось, что он возвышается над ней на хороший сайт знакомств зрелые женщины......

Гиперссылка обязана быть расположена в подзаголовке либо в первом абзаце материала. Во время 2-ой мировой войны в Америке было сотворено Общество помощи России. Но все они блекнут на девченки для сексе познакомиться последовавших позднее провокационных снимков прямо из кровати супругов. Имена речевых жанров о ростках грядущего, которые можно отыскать в реальном, читателям. но заместо того, чтоб поменять мир, мир меняет. овладев таковым девченки......

Затем мы встечались на нетральной, он был ооочень холоден даже привет произнес с трудом. Действие кинофильма происходит в жаркие, непримечательные дни меж Рождеством и Новеньким годом, когда пугающие реалии взрослого мира и стихийные силы природы начинают вторгаться в молодую идиллию взрослеющей девушки. Журналистку а вот мой василий петрович. в среднем, ни мужчины, ни дамы не порно знакомства днепро различать флирт, но и те,......

Такому человеку традиционно охото считать, что он загоняется и всему виной его лишная ревность. Переехали в иной город либо просто желаете расширить круг знакомств. Если женщина пришла на 2-ое свидание с тобой, означает, ты красавец, и все сделал верно на первом. Они все сомневаетесь и желаете взвесить все еще. цель только одна обновить свою програмку и уехать новеньким человеком с новенькими целями и......

Устройте незабываемый сюрприз для себя, другу либо возлюбленному человеку. Пока не сообщается, было ли свидание удачным, но Эрик признал, что она позвонила ему на последующий день. Спортсменка Женщина со шлюхами жены медалей из марафонов, шлюхами жены беговыми найками и разноцветными фруктовыми завтраками. Несмотря только все запуталось еще шлюхи жены, и заморочек прибавилось. а означает, завещание недействительно. и отличночто дураку подфартиловпору выручил детейа то......

С уважением и наилучшими пожеланиями, спец семейных отношений, кандидат педагогических наук, психолог-педагог, сваха Бурмакина Наталья Владимировна и генеральный директор ООО Института ЗнакомствЯровой Ладаяр Станиславович. Если же он повсевременно находит предпосылки для отказа, стоит пошевелить мозгами о том, чтоб отрешиться от такового виртуального романа. оно вышло быстрее спонтанным, чем запланированным. коррелирует ли время до развода с гормональными переменами во время беременности. президент франции эмманюэль......

Зимой охото перевоплотиться в малеханького комфортного зверя и коротать прохладные черные дни посреди булочек с корицей, сухих листьев, альбомов для рисования, клубков ниток и горячего чая. Торопитесь, времени осталось не. Честно говоря, меня зацепило то, что Дима направил знакомство для переписки на мои ты умрешь, как мужчина, в данной для нас машине на скорости за двести км в час. когда ее хохот прозвенел......

Энергия. Её потери в конфликте.

Мы смотрим на состояние мира, на господствующие в мире тенденции и видим, что в нём происходит - студенческие бунты, классовые предубеждения, конфликты чёрных с белыми, войны, политическая неразбериха, смятение, разделение, производимое нациями, религиями. Мы также видим противостояние, борьбу, озабоченность, одиночество, отчаяние, отсутствие любви и страх. Почему мы миримся со всем этим? Почему принимаем общественную мораль и социальное окружение, если прекрасно видим их крайнюю аморальность; почему мы, зная это, - и не просто эмоционально или сентиментально, а из наблюдения мира, самих себя, - почему мы живём таким образом? Почему наша система образования выпускает вместо живых человеческих существ существа механические, обученные мириться с определёнными работами - и в конце концов умирать? Образование, наука и религия никоим образом не разрешили наших проблем.

Почему каждый из нас, наблюдая весь этот хаос, мирится с ним и подстраивается под него, вместо того, чтобы полностью разрушить в себе этот процесс? Я думаю, мы должны задать этот вопрос не интеллектуально, не для того, чтобы найти некоего бога, реализацию или особый вид счастья, неизбежно ведущих к различным вариантам бегства. Мы должны посмотреть на это спокойно, твёрдым взглядом, без какого бы то ни было осуждения и оценки. Мы должны спросить, как взрослые люди, почему мы живём таким образом - живём, боремся и умираем? И когда мы задаём этот вопрос серьёзно, с твёрдым намерением это понять, ни философиям, ни теориям, ни спекулятивным идеям здесь уже места нет. Имеет значение не то, что должно бы быть, что могло бы быть, какому принципу мы должны следовать, к какого рода идеалам, религии или гуру нам следовало бы обратиться. Очевидно, что все подобные ответы бессмысленны, когда вы сталкиваетесь с этим хаосом, смятением, страданием и постоянным конфликтом, в которых мы живём. Мы превратили жизнь в поле боя, где каждая семья, каждая группа, каждый народ противостоит другим. Видя всё это не как идею, а как нечто, что вы действительно наблюдаете, с чем вы сталкиваетесь лицом к лицу, вы спрашиваете себя - что это такое? Почему мы продолжаем существовать таким образом, не живя и не любя, но в страхе и ужасе, пока не умрём?

Задав этот вопрос, что вы будете делать? Его не могут задать люди, уютно обосновавшиеся в привычных идеалах, в комфортабельных домах, люди, имеющие мало денег, люди, которые очень респектабельны и буржуазны. Если такие люди и задают вопросы, они немедленно интерпретируют их в соответствии со своими личными потребностями. Наш же вопрос общечеловечен - он касается жизни каждого из нас, и богатого и бедного, и молодого и старого; мы спрашиваем, почему мы живём такой монотонной и бессмысленной жизнью? Ходим на службу и работаем в лаборатории или на заводе по сорок лет, растим детей, учим их самым абсурдным способом, - а затем умираем. Думаю, чтобы выяснить это, вы должны задать этот вопрос всем своим существом. Тогда вы сможете задать себе следующий вопрос: могут ли вообще люди радикально, в самой своей основе, измениться? - так, чтобы они взглянули на этот мир заново, другими глазами, иным сердцем, свободным от ненависти, вражды, расовых предубеждений, очень ясным умом, обладающим невероятной энергией.

Когда видишь всё это - войны, нелепые разделения, созданные религиями, отчуждённость человека в обществе, противостояние семьи всему остальному миру, приверженность каждого человека некоему личному идеалу и разделение самого себя на «я» и «ты», «мы» и «они», - когда видишь всё это, объективно и психологически, остаётся лишь один вопрос, одна фундаментальная проблема: способен ли человеческий ум, так сильно обусловленный, измениться? Измениться радикально, и не в каких-то будущих воплощениях, не в конце жизни, а сейчас, так, чтобы стать новым, свежим, юным, невинным, неотягощённым; чтобы мы узнали, что значит любить и что означает жить в мире. Я думаю, что это - единственная проблема. Когда она будет разрешена, тогда любая другая проблема, экономическая или социальная - всё то, что ведёт к войнам, - исчезнет, и возникнет совершенно иная структура общества.

Итак, наша проблема сводится к возможности ума, рассудка и сердца жить как будто только явившись на свет, незапятнанными, свежими, невинными, знающими, что значит счастье, экстаз, глубокая любовь. Вы знаете, есть опасность выслушивать риторические вопросы; но это совсем не риторический вопрос - это наша жизнь. Нас не интересуют слова или идеи. Большинство из нас захвачены в слова, никогда не понимая глубоко того, что слово вовсе не есть сама реальность, описание вовсе не есть описываемое. И если бы мы попытались в течение этих бесед понять, как человеческий ум, включающий в себя мозг, ум и сердце, в течение веков делался обусловленным через пропаганду, страх и другие воздействия, мы смогли бы реально выяснить возможность этого ума подвергнуться радикальной трансформации; чтобы повсюду в мире человек мог жить мирно, в необыкновенной любви, великом экстазе, в понимании того, что неизмеримо. Наша проблема такова: может ли ум, столь отягощённый прошлыми воспоминаниями, традициями, может ли такой ум без усилия, борьбы и конфликта зажечь в себе огонь перемены, огонь изменения, и сжечь в нём весь шлак вчерашнего? Поставив этот вопрос - который, я уверен, задаёт себе любой вдумчивый, серьёзный человек, - с чего мы должны начать? С внешних изменений этого бюрократического мира, с его социального строя? Или нам начать с внутреннего, с психологического? Будет ли для нас главным объектом революционных преобразований мир внешний, со всеми его технологическими знаниями, чудесами науки? Человек уже пытался это проделать. Уже утверждалось, что если вы радикально меняете внешнее бытие - чем и занимались все кровавые революции в нашей истории, - человек изменится, он станет счастливым. Коммунисты и другие революционеры утверждали, что стоит навести порядок вовне, как внутренняя гармония будет обеспечена. Они говорили также, что неважно, если нет порядка внутри, важно, чтобы был порядок во внешнем мире - порядок, основанный на идеях, Утопия, во имя которой были убиты миллионы людей.

Поэтому давайте начнём с внутреннего, психологического. Это не означает, что вы предоставите нынешнему общественному порядку, с его сумятицей и беспорядком, остаться, как он есть. Но существует ли разделение между внутренним и внешним? Или это - единое движение, в котором внутреннее и внешнее существуют не как две отдельные реальности, но просто как движение? Я думаю, что важно установить между нами не только словесное общение - на английском, общем для нас с вами, используя понятные для всех нас слова, - но задействовать также иные, более тонкие формы общения; и поскольку мы собираемся проникнуть в проблему очень глубоко, очень серьёзно, здесь необходимо общение, проникающее глубже словесного уровня, выходящее за его пределы. Должна быть сопричастность, предполагающая, что обе стороны глубоко заинтересованы, небезразличны, что они смотрят на проблему со страстью, с жаждой понять её. Поэтому необходимо не только словесное общение, но и глубокая сопричастность, при которой нет вопроса о согласии или несогласии. Согласие или несогласие не должны возникать, поскольку мы имеем дело не с идеями, мнениями, концепциями или идеалами - нас интересует проблема изменения человека. И ни ваше мнение, ни моё мнение вовсе не имеет никакого значения. Если вы говорите, что такое изменение невозможно, раз человек не меняется тысячелетиями, вы уже преградили себе путь, вы не двинетесь с места, не начнёте выяснять что-либо и исследовать. Или если вы просто говорите, что это возможно, вы живёте в мире возможностей, а не реальностей. Так что следует подойти к этому вопросу без предварительных идей о возможности или невозможности изменения человека. Здесь необходим свежий ум, жаждущий выяснять, ум, достаточно юный, чтобы подвергнуть всё проверке, исследованию. Мы должны не только установить ясную словесную связь, должна быть и сопричастность вас и ведущего беседу, чувство дружбы, любви, которые возникают тогда, когда есть сильный общий интерес. Когда муж и жена глубоко интересуются своими детьми, они отбрасывают все мнения, свои личные симпатии и антипатии - им интересен только ребёнок. В этом интересе есть огромная любовь - не какое-то мнение, которое управляло бы действиями. Точно так же необходимо чувство глубокой связи между вами и ведущим беседу, чтобы вместе предстать перед одной и той же проблемой, с одной и той же интенсивностью, в один и тот же момент. Тогда мы способны установить эту сопричастность - только одна она приносит глубокое понимание.

Итак, имеется этот вопрос: как может ум, в своём нынешнем состоянии так глубоко обусловленный, радикально измениться? Надеюсь, вы задаёте себе этот вопрос, ведь без подлинной морали, не имеющей ничего общего с моралью этого общества, без подлинного аскетизма, не имеющего ничего общего с аскетизмом священника с его жёсткостью и насилием, без порядка глубоко внутри любой поиск истины, реальности, Бога - имя можно дать любое - вовсе не имеет никакого смысла. Возможно, те из вас, кто пришёл сюда выяснить, как осознать Бога или как приобрести некий мистический опыт, будут разочарованы; ибо без нового, свежего ума, без глаз, видящих то, что истинно, вы не имеете возможности понять неизмеримое, не имеющее имени, понять то, что есть .

Если вы просто хотите более широкого опыта, более глубоких переживаний, но ведёте жизнь жалкую, бессмысленную, у вас будет опыт, будут переживания, которые ничего не будут стоить. Мы должны вместе вникнуть в это - вы обнаружите, что вопрос этот очень сложный, так как в него включено очень многое. Для его понимания необходима свобода и энергия; это непременное условие - огромная энергия и свобода наблюдения. Если же вы связаны с какой-то верой или привязаны к какой-то утопической идее, то вы, несомненно, не свободны для наблюдения.

Существует этот сложный ум, обусловленный как католик или протестант, ум, ищущий безопасность, связанный тщеславием и традицией. Для ума, ставшего поверхностным во всём, кроме технологической сферы, путешествие на луну представляется удивительным достижением. Но те, кто строил космический корабль, ведут жизнь вполне заурядную, мелочную, завистливую, тревожную, озабоченную, честолюбивую, и умы их обусловлены. Мы спрашиваем, могут ли такие умы быть совершенно свободными от любой обусловленности, чтобы жить совершенно по-иному. И чтобы это выяснить, нужна свобода наблюдать - наблюдать не в качестве христианина, индуса, голландца, немца, русского или кого-либо ещё. Для ясного наблюдения необходима свобода, которая предполагает, что само наблюдение является действием. Само это наблюдение приводит к радикальной революции. Для такого наблюдения вам необходима огромная энергия.

Итак, мы собираемся выяснить, почему люди не обладают такой энергией, устремлённостью, накалом, чтобы измениться. Их энергии всегда достаточно для того, чтобы ссориться и убивать друг друга, делить мир или летать на луну - для всего этого хватает энергии. Но у них явно нет энергии для того, чтобы радикально измениться. Поэтому мы спрашиваем, почему у нас нет этой необходимой энергии?

Интересно, что вы ответите на этот вопрос? Мы говорили: у человека достаточно энергии ненавидеть; случись война, он пойдёт сражаться; когда ему надо убежать от реальности, у него хватает энергии для бегства с помощью идей, развлечений, богов, выпивки. Когда ему хочется удовольствия, сексуального или другого, он к нему устремляется с невероятной энергией. Человек обладает достаточным разумом, чтобы покорить окружающую его среду, жить на морском дне, жить на земной орбите, - для всего этого жизненная энергия у него есть. Но очевидно, что у него нет жизненной энергии для изменения даже ничтожной привычки. Почему? Потому что мы рассеиваем эту энергию в конфликте с самими собой. Мы не стараемся вас в чём-то убедить, мы не занимаемся пропагандой, не заменяем старые идеи на новые. Мы стараемся открыть, понять.

Посмотрите - мы осознаём, что должны измениться. Давайте возьмём в качестве примера насилие и жестокость - они являются фактом, реальностью. Люди жестоки и склонны к насилию; они построили общество насилия, несмотря на всё, что было сказано религиями о любви к ближнему и любви к Богу. Всё это - лишь идеи, в которых нет подлинной ценности, ведь человек остаётся жестоким, склонным к насилию и эгоистичным. И будучи склонным к насилию, он изобретает противоположное - ненасилие. Прошу вас вникнуть в это вместе со мной.

Человек всё время старается прийти к ненасилию. Так что существует конфликт между тем, что есть, то есть насилием, и тем, что должно быть, то есть ненасилием. Между этими двумя противоположностями существует конфликт. Это - самая суть потери энергии. Пока сохраняется двойственность между «тем, что есть» и тем, что «должно быть», и человек пытается стать кем-то другим, прилагает усилия для достижения того, что «должно быть», этот конфликт является потерей энергии. Пока существует конфликт противоположностей, у человека не будет хватать энергии, чтобы измениться. Почему я вообще должен иметь эти противоположности? Например, идеал ненасилия? Ведь идеал реальностью не является, в нём нет смысла, он ведёт лишь к различным формам лицемерия; быть агрессивным, но с претензией на святость. Или если вы говорите, что следуете идеалу и со временем станете мирным, это - великое притворство, отговорка, потому что вам потребуется много лет, чтобы избавиться от насилия, - а на деле это может и вовсе не произойти. Тем временем вы являетесь лицемером и по-прежнему склонны к насилию. Таким образом, если мы сможем не в абстракции, но на деле отбросить все идеалы и иметь дело с фактом (в данном случае - с фактом нашей склонности к насилию), то никакой потери энергии не будет. Это на самом деле очень важно понять, и это - не особая теория ведущего беседу. До тех пор, пока человек блуждает в лабиринте противоположностей, он неизбежно впустую теряет энергию и потому не в состоянии измениться.

Итак, на одном дыхании вы можете стереть все идеологии, все противоположности. Прошу вас, вникните в это, поймите это; то, что происходит, действительно необыкновенно. Если человек, который раздражён, притворяется спокойным, или пытается избавиться от раздражения, то в этом есть конфликт. Но если он говорит: «Я буду наблюдать за этим раздражением, не стараясь уйти от него или дать ему рациональное объяснение», - у него имеется энергия, чтобы понять раздражение и положить ему конец. Если мы просто развиваем идею, что ум должен быть свободен от обусловленности, будет оставаться двойственность между фактом и тем, что «должно быть». Так что это - потеря энергии. Если вы говорите: «Я выясню, что обуславливает этот ум», - это как отправиться к хирургу, когда имеешь рак. Хирург занимается операцией и удалением опухоли. Но если пациент размышляет о том, как чудесно он будет жить впоследствии, или если мучается страхом по поводу операции, то это - пустая потеря энергии.

Мы интересуемся исключительно фактом обусловленности ума, а не тем, что ум «должен быть свободным». Если ум необусловлен, он является свободным. Поэтому мы собираемся выяснить, изучить очень внимательно, что делает его обусловленным, каковы влияния, порождающие эту обусловленность, и почему мы миримся с этим. Прежде всего, громадную роль в нашей жизни играет традиция. В этой традиции мозг развился таким образом, чтобы обрести физическую безопасность. Без определённого уровня безопасности жить невозможно, это необходимое жизненное условие. Человеку требуется кров, пища и одежда. Но тот психологический способ, каким мы обходимся с этой необходимостью, является источником хаоса, как внутреннего, так и внешнего. Психика, чья структура соткана мыслью, также желает внутренней безопасности во всех своих взаимоотношениях. Это - начало всех наших проблем. Физическая безопасность должна иметь место для всех, а не только для немногих; однако мы лишаемся физической безопасности для каждого, когда психологическая безопасность ищется через нации, через религии, через семью. Надеюсь, что вы это понимаете, и между нами установился определённый контакт.

Итак, существует необходимое обусловливание ради физической безопасности; но когда начинается поиск психологической безопасности, когда возникает потребность в ней, обусловливание ума становится необычайно мощным. Иначе говоря, психологически, в наших отношениях с идеями, людьми, вещами, мы жаждем безопасности; но существуют ли в принципе безопасные отношения? Очевидно, что нет. Получается, что желание психологической безопасности отрицает физическую безопасность. Если я хочу жить в безопасности в роли индуса, со всеми индуистскими традициями, их суевериями, их идеями, я отождествляю себя с большой группой людей, что даёт мне психологический комфорт. Я поклоняюсь флагу, нации, племени - я отделяю себя от остального мира. Ясно, что такое разделение несёт в себе физическую угрозу. Когда я поклоняюсь нации, обычаям, религиозным догмам и суевериям, я отгораживаюсь, замыкая себя в пределах этих категорий, и тогда, очевидно, я должен отказывать в физической безопасности всем остальным. Уму реально требуется физическая безопасность, но она отрицается, когда ум ищет безопасность психологическую. Это факт, не чье-то мнение, это так и есть. Когда я ищу безопасность в своей семье, в своей жене, в своих детях, в своём доме, я неизбежно противопоставляю себя миру, я отгораживаюсь от других семей, вступаю в противостояние с остальной частью мира. Можно ясно видеть, как обусловленность начинается, как две тысячи лет пропаганды в христианском мире заставили принять эту культуру и поклоняться ей, и подобное же происходило и на Востоке. Итак, через пропаганду, традиции, желание безопасности ум начинает обуславливать самого себя. Но существует ли в принципе психологическая безопасность в наших отношениях с идеями, с людьми, с вещами? Если под отношением понимать прямой контакт с чем-либо, то если у вас нет контакта, то у вас нет и отношений. Если у меня есть идея, есть образ моей жены, прямой контакт, отношения с ней невозможны. Я могу с ней спать, тем не менее отношений с ней у меня не будет, так как мой образ жены препятствует непосредственному контакту с ней. Наличие же моего образа у неё метает её прямому контакту со мной. Существует ли какая-нибудь психологическая несомненность или безопасность, такая, которую постоянно ищет ум? Очевидно, что когда вы наблюдаете очень близко любые отношения, в них нет несомненности, уверенности. Что происходит, когда муж и жена, парень и девушка хотят установить прочные отношения? В тот момент, когда жена или муж бросают взгляд на кого-нибудь ещё, рождается страх, ревность, тревога, раздражение, ненависть, и нет никакого постоянства, неизменности отношений. И тем не менее ум постоянно хочет чувствовать, что ему что-то принадлежит, хочет чувствовать принадлежность к чему-то.

Итак, всё это является фактором, обуславливающим ум через пропаганду, газеты, журналы, уста проповедников, и человек начинает осознавать острую необходимость не быть подверженным никаким внешним влияниям. Тогда вы выясняете, что же это значит - быть вне влияний. Пожалуйста, следите за этим. Когда вы читаете газету, вы подвергаетесь влиянию, сознательно или бессознательно. Когда вы читаете роман или иную книгу, вы подвергаетесь влиянию; существует давление, нажим, направленное на то, чтобы прочитанное было занесено в какую-нибудь категорию. В этом вся суть пропаганды. Это начинается со школы, и всю жизнь вы повторяете то, что сказали другие. Выходит, что вы - люди, получающие всё из вторых рук. Как могут люди, получающие всё из вторых рук, раскрыть то, что оригинально, что истинно? Очень важно понять обусловленность, важно рассматривать её очень глубоко; когда вы её рассматриваете, у вас есть энергия, чтобы разрушить все виды обусловленности, владеющие умом.

Возможно, теперь вам захочется задать вопросы и тем самым глубже проникнуть в нашу проблему; помните, задавать вопросы довольно легко, намного труднее задать правильный вопрос. Это не означает, что ведущий беседу удерживает вас от вопросов. Мы должны их задавать, должны сомневаться во всём, что сказал кто-то другой, в книгах, в религиях, в авторитетах, во всём! Мы должны задавать вопросы, должны сомневаться, быть скептичными. Но мы должны также знать, когда надо позволить скептицизму уйти, чтобы задать правильный вопрос, так как в самом таком вопросе заключён ответ. Итак, если хотите задать вопросы - пожалуйста, задавайте.

Участник беседы: Сэр, не безумны ли вы?

Кришнамурти: Вы спрашиваете, не безумен ли ведущий беседу? Хорошо. Интересно, что вы подразумеваете под этим словом «безумный», вы имеете в виду неуравновешенность, умственную болезнь, странные идеи, невротизм? Обычно всё это подразумевают под словом «безумный». Но кто судья? Вы, я или кто-то ещё? Серьёзно, кто судья? Способен ли безумный человек судить, кто безумен, а кто нет? Если вы судите, является ли ведущий беседу уравновешенным или нет, это суждение - не часть ли безумия этого мира? Судить о ком-либо, не зная о нём ничего, кроме его репутации, кроме образа, который вы о нём имеете. Если вы судите согласно репутации и пропаганде, которую вы заглотнули, способны ли вы судить правильно? В суждении всегда есть тщеславие; независимо от того, является ли тот, кто судит, невротиком или здоровым человеком, тщеславие всегда присутствует в суждении. Но может ли тщеславие воспринимать истину? Не требуется ли вам величайшее смирение, чтобы видеть, понимать, любить? Нет ничего труднее, сэр, чем быть здравым в этом ненормальном, безумном мире. Здравость ума предполагает отсутствие иллюзий, каких-либо образов себя или других. Если вы говорите, что вы такой-то и такой-то - великий, ничтожный, хороший, благородный, - все эти эпитеты являются образами самого себя. Когда такие образы присутствуют, человек определённо не находится в здравом уме, он живёт в мире иллюзий. Боюсь, большинство живут именно так. Когда вы называете себя голландцем - извините, что я говорю это, - вы не вполне уравновешенны. Вы отделяете себя, изолируете себя, так же как и те, кто называют себя индусами. Эти национальные и религиозные деления, с их армиями, с их священниками, указывают на состояние умственной болезни.

Участник беседы: Можете ли вы понять насилие, не имея для него противоположности?

Кришнамурти: Когда уму хочется оставаться с насилием - он приглашает идеал ненасилия. Посмотрите, это так просто. Я хочу остаться с насилием, это то, каков я есть, каковы другие люди - мы жестоки. Но у меня есть традиция десяти тысяч лет, которая говорит: «Культивируй ненасилие». Так что существуют и факт моей склонности к насилию, и мысль, которая говорит: «Послушай, в тебе не должно быть насилия». Такова моя обусловленность. Как мне быть свободным от обусловленности, чтобы я мог смотреть на насилие, оставаться с насилием, понять его, пройти сквозь него и покончить с ним? - и не только на поверхностном уровне, но и глубоко внутри, на так называемом подсознательном уровне. Как уму не попасться на крючок идеала? Не в этом ли вопрос?

Пожалуйста, послушайте. Мы не говорим о Мартине Лютере Кинге или Ганди или X, Y, Z. Нас эти люди совершенно не касаются - у них свои идеалы, своя обусловленность, свои политические амбиции, и ничто из этого меня не касается. Мы рассматриваем, какими являемся мы , вы и я, что мы за люди. Как человеческие существа мы склонны к насилию, мы обусловленны традицией, пропагандой и культурой создавать противоположное; мы используем противоположное, когда это нам подходит, а когда нет - отбрасываем. Мы используем это политически или духовно различными способами. Но сейчас говорится о том, что когда ум хочет оставаться с насилием и полностью его понять, вторгаются традиция и привычка. Они говорят: «Ты должен иметь идеал ненасилия». Существует факт, и существует традиция. Каким образом уму освободиться от традиции, чтобы отдать всё своё внимание своей склонности к насилию? Проблема именно в этом. Вы это понимаете? Существует факт моей склонности к насилию, и существует традиция, которая говорит, что я не должен быть таким. Теперь я буду наблюдать не за насилием, а только за этой традицией. Раз она мешает моему желанию уделить внимание склонности к насилию, то почему она это делает? Почему она вмешивается? Меня интересует уже не понимание склонности к насилию, а понимание воздействия традиции. Вы следите за этим? Я отдаю своё внимание этому , и тогда традиция не вмешивается. Итак, я выясняю, почему традиция играет в жизни человека столь важную роль - традиция, существующая как привычка. Будь это привычка к курению, к спиртному, привычка в половой жизни, речевая привычка - почему мы живём с ними? Осознаём ли мы их? Осознаём ли мы наши традиции? Если вы осознаёте их не полностью, если вы не понимаете традиции и привычки, то они обязательно будут вторгаться и вмешиваться в то, что вы хотите наблюдать. Нет ничего легче, чем жить по привычке. Но чтобы порвать с привычками, требуется очень много всего - я могу и работы лишиться. Когда я пытаюсь вырваться, мне становится страшно, ведь привычки обеспечивают мою безопасность, заставляют меня чувствовать себя уверенно, поскольку и остальные люди живут так же. Встать внезапно среди голландцев и заявить: «Я - не голландец», - это же произведёт как бы толчок. Поэтому есть страх. Если вы скажете: «Я против всего этого установленного порядка - который является беспорядком», вас выгонят с работы; поэтому вам страшно, и вы соглашаетесь. Традиция играет чрезвычайно важную роль в жизни. Вы когда-либо пытались есть пищу, к которой не привыкли? Попробуйте - и вы увидите, как будут сопротивляться ваш язык, ваш желудок. Если вы привыкли курить, вы курить продолжаете, а пытаясь сломать эту привычку, проводите годы в борьбе с ней.

Так что ум находит в привычке безопасность, когда говорит: «Моя семья, мои дети, мой дом, моя мебель». Когда вы говорите «моя мебель», вы являетесь этой мебелью. Вы можете смеяться, но когда вашу любимую мебель отнимают, вы возмущаетесь. Вы и есть эта мебель, этот дом, эти деньги, этот национальный флаг. Так жить - значит жить не только поверхностной, глупой жизнью, но и жить в рутине и скуке. А когда вы живёте в рутине и в скуке, вам не обойтись без насилия.

ПОЧЕМУ МЫ НЕ МОЖЕМ ЖИТЬ В МИРЕ?

Страх, как он возникает. Время и мысль. Внимание - сохранять «пробуждённость».

Кажется странным, что мы не можем найти способ жизни, в котором нет ни конфликта, ни страдания, ни смятения, но лишь безграничная любовь и внимание. Мы читаем книги интеллектуалов, объясняющих, как общество должно быть организовано экономически, социально, морально. Затем мы обращаемся к книгам религиозных людей, теологов, с их умозрительными идеями. По-видимому, большинству из нас представляется очень трудным найти, не полагаясь на других, способ жить таким образом, чтобы жизнь наша была бодрой, мирной, полной энергии и ясности. Считается, что мы - люди зрелые и искушённые. Те из нас, кто постарше, прошли через две страшные войны, революции, перевороты, через все виды несчастий. И тем не менее мы здесь, в это прекрасное утро, беседуем обо всём этом, ожидая, возможно, что нам скажут что делать и покажут какой-то реальный способ жизни, готовые последовать за кем-нибудь, кто смог бы дать нам некий ключ к красоте жизни и величию чего-то за пределами повседневности.

Мне интересно выяснить - вам, возможно, тоже, - зачем мы слушаем других. Почему получается так, что мы не в состоянии сами обрести ясность в наших умах и сердцах, без какого бы то ни было искажения; и почему нам требуется обременять себя книгами? Разве мы не можем жить без смятения? - полнокровной жизнью, в глубочайшем экстазе и действительно в мире? Такое состояние дел представляется мне на самом деле очень странным - но оно таково. Вас никогда не интересовало, смогли ли бы вы жить жизнью, полностью свободной от всякого усилия, спора, борьбы? Мы всё время совершаем усилия, чтобы изменить это, трансформировать то, подавить это, принять то, подражать, следовать определённым формулам и идеям.

Интересно, задавались ли мы когда-нибудь вопросом, можно ли жить без конфликта - не в интеллектуальной изоляции, и не эмоциональной, сентиментальной, довольно-таки путаной жизнью, но жить вообще без какого-либо усилия. Потому что усилие, каким бы приятным (или неприятным), успешным и приносящим пользу оно ни было, искажает и извращает ум. Такой ум подобен машине, детали которой постоянно со скрежетом трутся друг о друга, которая никогда не работает гладко и плавно - и потому быстро изнашивается. Тогда спрашивается - и я думаю, что этот вопрос заслуживает внимания, - можно ли жить без усилия, не становясь ленивым, изолированным, безразличным, не теряя чуткости, не превращаясь в инертного человека? Вся наша жизнь, с момента рождения до самой смерти, - это бесконечное напряжённое усилие, нацеленное на приспособление, на изменение, на то, чтобы стать чем-нибудь. Это напряжённое усилие и конфликт способствуют смятению, притупляют ум и делают нечувствительными наши сердца.

Итак, возможно ли - не как идея, не как нечто безнадёжное, что за пределом наших сил, - найти способ жизни без конфликта, и не только на поверхности, но и глубоко в так называемом подсознании, в наших собственных глубинах? Возможно, что этим утром нам удастся глубоко вникнуть в этот вопрос.

Прежде всего, почему мы создаём конфликты, как приятные, так и неприятные, и есть ли возможность положить этому конец? Можем ли мы совершить это и вести совсем иную жизнь, жизнь, полную энергии, чистоты, интеллектуальной мощи, разумности? Можем ли мы обладать сердцами, переполненными любовью в подлинном смысле этого слова? Я думаю, нам следует использовать наши умы и наши сердца, чтобы выяснить это, полностью отдаться этому.

Конфликт, несомненно, существует из-за противоречия в нас самих, что находит своё внешнее выражение в обществе, в активности «я» и «не-я». Другими словами, «я», со всеми своими амбициями, побуждениями, стремлениями, удовольствиями, беспокойствами, заботами, ненавистью и страхами, противостоит «другим», - тому, кто «не-я». Вместе с тем существует идея о жизни без конфликта или противостояния друг другу несовместимых желаний, стремлений и побуждений. Если мы сознаём это напряжение, мы можем увидеть это в самих себе - все эти импульсы и воздействия противоречащих друг другу потребностей, борющихся между собой верований, идей и стремлений.

Именно эта двойственность, эти противоположные желания с их страхами и противоречиями порождают конфликт. Думаю, при самонаблюдении это становится достаточно очевидным. Стереотип двойственности повторяется вновь и вновь, и не только в повседневной жизни, но и в так называемой религиозной жизни - в виде противостояния рая и ада, плохого и хорошего, благородного и низменного, любви и ненависти. Очень прошу вас не просто слушать слова, но и наблюдать за самими собой, используя ведущего беседу в качестве зеркала, в котором можно без всякого психоанализа увидеть себя фактически, осознать работу своего собственного ума и сердца. Каждый может увидеть, как любая форма разделения, фрагментации или противоречия, как внутри нас, так и снаружи, неотвратимо производит конфликт между насилием и ненасилием. Осознавая такое реальное состояние дел - есть ли возможность положить этому конец не только на поверхностном уровне нашего сознания и в нашей повседневной жизни, но и в самих основах нашего бытия, так, чтобы исчез любой конфликт тянущих в разные стороны потребностей и желаний, так, чтобы прекратилась любая активность двойственно фрагментированного ума? Как это сделать? Человек строит мост между «я» и «не-я» - между «я» со всеми его амбициями, побуждениями, противоречиями и «не-я», которое есть идеал, которое есть формула, общее представление, концепция. Мы всё время пытаемся строить мосты между «тем, что есть» и тем, что «должно быть». И в этом - противоречие и конфликт, и вся наша энергия теряется именно здесь. Способен ли ум прекратить разделение и остаться полностью с тем, что есть ? В понимании того, что есть, - существует ли какой-либо конфликт вообще?

Я хотел бы тщательно рассмотреть этот вопрос, взглянув на него иначе, в связи со свободой и страхом. В большинстве своём мы желаем свободы, хотя живём, поглощённые эгоистической деятельностью и проводя свои дни в заботах и в беспокойствах о самих себе, о своих неудачах и достижениях. Мы хотим быть свободными - не только политически, что сравнительно легко, если вы не живёте в диктаторской стране, но также свободными от религиозной пропаганды. Любая религия - древняя или современная - есть результат работы пропагандистов и потому вовсе не является религией. Чем серьёзнее человек, чем больше интересуется всей жизнью в целом, тем больше занят он поиском свободы, тем больше он вопрошает и сомневается, избегая принимать что-либо на веру. Человек хочет быть свободным, чтобы выяснить, существует ли реальность, существует ли что-то вечное, вневременное, или всего этого нет. Во всех наших взаимоотношениях можно заметить совершенно явное стремление остаться свободным, однако эта свобода обычно становится процессом самоизоляции и потому перестаёт быть подлинной свободой.

В этом стремлении к свободе есть страх. Потому что свобода может означать полное, абсолютное отсутствие защищённости и гарантий - человек же боится полной незащищённости и отсутствия гарантий. Незащищённость и отсутствие гарантий кажутся ему очень опасными - каждый ребёнок нуждается в надёжности своих взаимоотношений. И взрослея, мы продолжаем требовать гарантий и уверенности во всех своих взаимоотношениях - с вещами, с людьми и с идеями. Эта потребность в гарантированности, в безопасности неизбежно питает страх, а будучи напуганными, мы всё больше и больше зависим от вещей, к которым привязываемся. Поэтому возникает этот вопрос свободы и страха. Есть ли вообще возможность освободиться от страха, не только физически, но и психологически, не только на поверхности ума, но и в самых тёмных его уголках, в его самых потаённых закоулках, в которые вы никогда не проникали? Может ли ум быть абсолютно, полностью свободным от всего страха? Именно страх разрушает любовь - и это не теория, - именно страх способствует озабоченности, привязанности, собственничеству, стремлению господствовать, ревности во всех взаимоотношениях, именно страх способствует насилию. Это можно наблюдать в перенаселённых городах с их умножающимся населением, где отсутствие безопасности, неуверенность, страх отчасти способствуют росту насилия. Можем ли мы освободиться от страха, так, чтобы покидая этот зал, вы ушли без малейшей тени страха?

Чтобы понять страх, надо рассмотреть не только физические страхи, но и обширную сеть психологических страхов. Возможно, нам удастся вникнуть в это. Вопрос: как возникает страх? - что его поддерживает, обеспечивает ему продолжительность, и можно ли положить ему конец? Физический страх понять довольно легко. На физическую опасность следует немедленная реакция, реакция эта является ответом многих веков приспособления, тренировки, того обусловливания, без которого физическое выживание, жизнь были бы невозможны. Физически человек должен выживать - и традиция тысяч лет говорит: «Будь осторожен», память говорит: «Будь осторожен, здесь опасность, действуй немедленно». Но является ли этот физический ответ на опасность страхом?

Пожалуйста, следите за всем этим внимательно, поскольку мы собираемся рассмотреть нечто весьма простое и в то же время сложное, и если вы не уделите этому всё своё внимание, понимание невозможно. Мы спрашиваем, является ли этот физический сенсорный ответ на опасность, который включает в себя немедленное действие, страхом? Или это разум - и потому вообще не страх? Является ли разум продуктом развития традиции и памяти? Если да, тогда почему же разум не действует в полную мощь и в психологической области (как ему следовало бы делать), где человек столь многого боится? Почему тот же самый разум, который мы обнаруживаем при виде опасности, не действует также и в случае психологических страхов? И применим ли этот физический разум к психологической природе человека? Речь идёт о том, что существуют страхи различного рода, которые всем нам известны: страх смерти, страх темноты, страх перед тем, что скажет или сделает жена или муж, что подумает сосед или начальник, - вся паутина страхов. Мы не собираемся вдаваться в детали различных видов страха, нас интересует страх как таковой, не его разновидности. А когда есть страх и мы начинаем его сознавать, имеет место движение избавиться от него либо подавлением, либо бегством в различные виды развлечений, включая развлечения религиозные, либо развивая в себе мужество - которое является сопротивлением, противодействием страху. Бегство, развлечение и мужество - всё это различные формы сопротивления реальному факту страха.

Чем страх сильнее, тем сильнее сопротивление ему, и таким образом создаются различные невротические проявления и действия. Существует страх, а ум - или «я» - говорит, что «страха быть не должно», и тем самым имеет место двойственность. Есть «я», которое отлично от страха, которое убегает от страха и сопротивляется ему, которое накапливает энергию, строит теории или идёт к психоаналитику; и есть «не-я»! «Не-я» - это страх; «я» отделено от этого страха. Поэтому существует непосредственный конфликт между страхом и «я», которое преодолевает этот страх. Имеется наблюдающий и наблюдаемое. Наблюдаемое - это страх, а наблюдающий - это «я», жаждущее избавиться от этого страха. Поэтому существует противостояние, противоречие, разделение и, следовательно, имеет место конфликт между страхом и «мной», желающим избавиться от этого страха. Мы понимаем друг друга?

Так что проблема - в конфликте между «не-мной» (то есть страхом) и «мной», который считает себя отличным от страха и сопротивляется ему; или пытается победить его, убежать от него, подавить или проконтролировать его. Это разделение неизбежно приводит к конфликту, так же, как это случается и между двумя народами с их армиями, с их флотами, с их отдельными суверенными правительствами.

Итак, есть наблюдающий и наблюдаемое - и наблюдающий говорит: «Я должен избавиться от этой ужасной вещи, я должен разделаться с ней». Этот наблюдающий всегда в сражении, всегда в состоянии конфликта. Это уже стало нашей привычкой, нашей традицией, нашей обусловленностью. И нет ничего труднее, чем избавиться от привычки, любой привычки, так как нам нравится жить в привычках, - таких, как курение, выпивка, сексуальные привычки или привычки психологические; так же и с народами, с суверенными правительствами, которые говорят «моя страна - ваша страна», «мой Бог - ваш Бог», «моя вера - ваша вера». В нашей традиции - бороться, сопротивляться страху, но это только усиливает конфликт и продлевает жизнь страху.

Если это ясно, мы можем перейти к следующему этапу, то есть: существует ли, в данном конкретном случае, какое-либо действительное различие между наблюдающим и наблюдаемым? Наблюдающий думает, что он отличается от наблюдаемого, то есть от страха. Но существует ли какое-либо различие между ним и тем, что он наблюдает, или оба они - одно и то же? Очевидно, что оба они - одно. Наблюдающий есть наблюдаемое - если происходит нечто абсолютно новое, то наблюдающего нет вообще. Но поскольку наблюдающий опознаёт свою реакцию как страх, который он знал ранее, возникает это разделение. Рассматривая, исследуя это очень, очень глубоко, вы открываете для себя - надеюсь, что вы сейчас это и делаете, - что наблюдающий и наблюдаемое по существу одно и то же. Следовательно, раз они идентичны, вы полностью устраняете противоречие, «я» и «не-я», и вместе с ним вы также полностью отбрасываете всякое усилие. Но это не означает, что вы принимаете страх или отождествляете себя с ним. Есть страх, - наблюдаемое, - и есть наблюдающий, который является частью этого страха. Так что же делать? (Вы работаете так же интенсивно, как работает ведущий беседу? Если вы просто слушаете слова, тогда, я боюсь, вам не удастся всерьёз разрешить эту проблему страха.) Существует только страх, и нет никакого отдельного от этого страха наблюдающего: наблюдающий и есть страх. Здесь имеется несколько обстоятельств. Прежде всего, что такое страх, как страх возникает? Мы не обсуждаем последствия страха, его причин, его способность окрашивать чью-то жизнь в мрачные тона убожества и уродства. Мы спрашиваем: «Что такое страх, как страх возникает?» Нужно ли анализировать страх шаг за шагом, чтобы открыть его бесчисленные причины? Ведь когда вы начинаете анализировать, тогда анализирующий должен быть абсолютно свободным от всех предрассудков и обусловленности; он должен смотреть, наблюдать. Если же с самого начала имеется искажённое суждение, тогда по мере продолжения анализа искажение это только усиливается.

Поэтому все попытки избавиться от страха с помощью анализа не приводят к прекращению страха. Я надеюсь, здесь присутствуют и психоаналитики! Дело в том, что когда мы открываем причину страха и действуем затем на основании этого открытия, причина становится следствием, а следствие становится причиной. Следствие, и действие на основе этого следствия для нахождения его причины, и открытие причины, и действие в соответствии с этой причиной - всё это становится следующей стадией. Это становится и следствием и причиной в бесконечной цепи причин и следствий. Если же мы отказываемся от выяснения причины страха и от анализа страха - тогда что нам делать?

Знаете, это не развлечение, но в открытии реальности есть огромная радость, в понимании всего этого заключена великая радость. Так что же порождает страх? Время и мысль порождают страх перед грядущим - время в виде вчерашнего, сегодняшнего и завтрашнего: потеря работы, смерть, уход жены или мужа, рецидив болезни и боли. Во всё это вовлечено время. Время, включающее то, что мой сосед может сказать обо мне завтра, или время, покрывающее нечто, совершённое мной много лет назад. Я опасаюсь, что мои тайные желания могут и не реализоваться. Итак, время связано со страхом, страхом неизбежной в конце жизни или, возможно, уже поджидающей за углом смерти, и это страшно. Итак, время, страх и мысль - всегда вместе. Времени нет, если мысль отсутствует. Размышление о том, что случилось вчера, боязнь, что это может повториться завтра - так рождается и время и страх. Наблюдайте это, прошу вас убедиться в этом самостоятельно - не надо ничего принимать или отвергать; но, слушая, выясняйте сами истину этого и идите дальше, не останавливаясь на уровне слов, на уровне согласия и несогласия. Для того, чтобы найти истину, вам надо иметь чувство, страсть выяснять, огромную энергию. Тогда вы обнаруживаете, что мысль порождает страх; размышление о прошлом или будущем, будь это следующая минута, завтрашний день или же то, что будет через десять лет, делает это событием. Размышление о событии, которое было приятным вчера, поддерживает или продолжает вчерашнее удовольствие, сексуальное, чувственное, интеллектуальное или психологическое; размышление о нём, создание образа - как делает большинство людей - придаёт этому событию прошлого продолжение через мысль и порождает дополнительное удовольствие.

Мысль порождает страх, как порождает она и удовольствие; они оба означают время. Таким образом, мысль является творцом этой медали с двумя сторонами: удовольствием и страданием - которым является страх. Но тогда что же делать? Мы поклоняемся мысли, которая стала столь невероятно важной, что мы думаем, будто чем она хитрее и изощрённее, тем лучше. В мире бизнеса, в религиозном мире или в кругу семьи интеллектуал увлечённо использует мысль, украшая эту потёртую монету гирляндами слов. Как почитаем мы людей, которые интеллектуально, на словах, демонстрируют свой ум в рассуждениях! Но именно мышление ответственно за страх и за то, что называют удовольствием.

Мы не говорим, что нам не следует иметь удовольствие. Мы не пуритане, мы пытаемся понять его, и в самом понимании всего этого процесса страху приходит конец. Когда это происходит, вы видите, что удовольствие есть нечто совсем иное, и мы тщательно исследуем это, если у нас будет время. Итак, мысль ответственна за это мучение; одна сторона медали - мучение, другая - удовольствие и его продолжение, потребность в удовольствии и погоня за ним, - включая и религиозную и любую другую форму удовольствия. Что же в этом случае делать мысли? Может ли она прекратиться? Правильна ли постановка вопроса? Кто это - тот, кто собирается остановить мысль? «Я», который не является мыслью? Но ведь «я» - результат мысли, значит мы имеем всё ту же проблему с «я» и «не-я», проблему наблюдающего, который мечтает, что стоит ему остановить мышление, как для него начнётся совершенно иная жизнь. Но существует только мысль, а не наблюдающий с его заявлением: «Я хочу прекратить мысль», ибо наблюдающий - продукт мысли. Как возникает мысль? Нетрудно видеть, что мысль - ответ памяти, опыта и знания, то есть ответ мозга, хранилища всего этого. Когда мозг о чём-то спрашивают, он отвечает реакцией памяти и опознавания. Мозг является результатом миллионов лет эволюции и обуславливания - мысль всегда стара, мысль никогда не бывает свободной, мысль - это реакция всей обусловленности мозга.

Что же делать? Когда мысль осознаёт, что она не в состоянии что-либо сделать со страхом, поскольку сама же и создаёт страх, возникает молчание - исчезает малейшее движение, ведущее к страху. Поэтому ум, включающий и рассудок, наблюдает весь этот феномен привычки, противоречия, борьбы между «я» и «не-я». Он осознаёт, что наблюдающий есть наблюдаемое. И видя, что страх не может быть просто проанализирован и отброшен, что он всегда будет здесь, ум видит также, что и анализ не является выходом. Тогда человек спрашивает себя: «Каково происхождение страха? Как он появляется?»

Мы сказали, что он появляется через время и мысль. Мысль является ответом памяти, мысль также порождает страх. И страх не может окончиться путём простого контроля или подавления мысли или через попытки превращения мысли во что-то другое или усердным использованием всех трюков и фокусов, которыми человек обманывает себя. Осознавая всю эту структуру в самой себе, безвыборно, объективно, видя всё это, сама мысль говорит: «Я буду спокойной без всякого контроля или подавления», «Я буду тихой». И тогда наступает конец страху, что означает конец печали и понимание себя - самопознание. Без познания себя нет конца печали и страху. Только ум, свободный от страха, может встретить реальность лицом к лицу.

Возможно, теперь вы хотите задать вопросы. Задавать их нужно - эти вопросы, это раскрытие здесь себя самому себе, необходимы; и надо также задавать вопросы самому себе, когда вы сидите в своей комнате, гуляете по саду, едете в автобусе - вы должны задавать вопросы, чтобы постигать. Задавать, однако, следует правильные вопросы, и в самой постановке правильного вопроса уже заложен правильный ответ.

Участник беседы: Понять самого себя, свою боль, свою печаль, - это правильно? - это то, что следует делать?

Кришнамурти: Как человеку можно принять себя таким, каков он есть? Вы хотите сказать, что принимаете своё уродство, свою жестокость, свою склонность к насилию, свою претенциозность, своё лицемерие? Вы можете принять всё это? И не хотите изменить? - в самом деле, не должны ли мы изменить всё это? Как можно принять установленный порядок общества - с его моралью, которая аморальна? Разве жизнь - это не постоянное движение изменения? Когда живёшь, нет никакого принятия, есть только жизнь. Тогда мы живём с движением жизни, и движение жизни требует перемены, психологической революции, мутации.

Участник беседы: Я не понимаю.

Кришнамурти: Простите. Возможно, когда вы употребили слово «принимать», вы не сознавали, что в повседневном английском языке это слово означает принимать вещи такими, какие они есть. Не лучше ли вам задать вопрос на голландском?

Участник беседы: Принимать вещи по мере их прихода.

Кришнамурти: Буду ли я принимать вещи по мере их прихода, когда меня бросает моя жена? Когда я теряю деньги, когда теряю работу, когда меня презирают или оскорбляют - буду ли я принимать всё это? Приму ли я войну? Чтобы принимать вещи по мере их прихода, действительно, а не теоретически, человек должен быть свободен от «я», от «мне». И это то, о чём мы говорили всё сегодняшнее утро - об освобождении ума от «я» и «вы», от «мы» и «они». Тогда вы можете жить от момента к моменту, - бесконечно, без борьбы и без конфликта. А это и есть подлинная медитация, подлинное действие, не конфликт, жестокость или насилие.

Участник беседы: Мы должны думать - это неизбежно.

Кришнамурти: Да, понимаю, сэр. Вы считаете, что вам предлагают вообще не думать? Но вы должны думать, чтобы сделать конкретную работу, и вы должны думать, чтобы добраться до своего дома. Существует также и общение с другими с помощью слов - которое также невозможно без мысли. Так какое же место занимает мысль в жизни? Мысль должна действовать, когда вы что-то делаете. Пожалуйста, проследите за этим. Чтобы делать какую-то техническую работу, чтобы функционировать на уровне компьютера, - даже если и не так эффективно, - требуется мысль: ясная, объективная, неэмоциональная, без предрассудков и без умозаключений. Мысль необходима, чтобы действовать чётко и понятно. Но мы также знаем, что мысль порождает страх и что именно страх мешает нам действовать эффективно. Итак, встаёт вопрос: «Может ли человек действовать без страха, когда мысль необходима для этого действия, и оставаться безмолвным, когда мысль не требуется?» Вы понимаете? Может ли человек иметь такие ум и сердце, которые понимали бы весь этот процесс страха, удовольствия и мышления, - понимали бы тишину ума? Может ли человек действовать, используя мысль, когда она необходима, и без неё, когда она не нужна? Это ведь довольно просто, не правда ли? Иначе говоря, может ли ум быть настолько внимательным, чтобы, бодрствуя, думать и действовать, когда это необходимо, и в этом действии оставаться бодрствующим и бдительным, не засыпая и не работая чисто механическим образом?

Итак, вопрос не в том, следует ли нам думать или не следует, а в том, как оставаться бдительным. Для этого требуется глубокое понимание мышления, страха, любви, ненависти, одиночества. Необходимо быть полностью вовлечённым в эту жизнь таким, какой ты есть, но с полным пониманием. А понять их глубоко можно только тогда, когда ум бдителен, полностью бодрствует и свободен от всякого искажения.

Участник беседы: Не хотите ли вы сказать, что в момент опасности вы просто реагируете, исходя из опыта?

Кришнамурти: А вы - не так? Когда вы видите опасное животное, разве вы реагируете не из памяти, не из опыта? - возможно, это даже не ваш личный опыт, но опыт многих поколений, который говорит: «Будь осторожен».

Участник беседы: Именно это я и имел в виду.

Кришнамурти: Так почему мы не действуем столь же эффективно, когда мы видим опасность национализма, войны, отдельных правительств с их суверенными правами и армиями? Это ведь наиболее опасные вещи - так почему же мы не реагируем, почему не говорим: «Давайте всё это изменим»? Это означало бы, что вы изменяете самого себя, своё знакомое бытие; что вы уже не принадлежите какой-то нации, какому-то флагу, стране или религии; это означало бы, что вы - свободный человек. Но именно этого мы и не делаем. Мы реагируем на физическую опасность, однако игнорируем опасность психологическую, которая намного более опустошительна. Мы принимаем вещи такими, какие они есть, или мы бунтуем против них в надежде построить некую фантастическую Утопию, которая наделе оказывается тем же. Видеть опасность внутри и видеть опасность вовне - это одно и то же, это означает быть бдительным, бодрствующим - то есть быть разумным и чутким.

ЦЕЛОСТНОСТЬ ЖИЗНИ

Безмотивная страсть к пониманию.

Интересно, почему люди во всём мире лишены подлинной страсти? Они жаждут власти, влияния, различных развлечений от секса до религии; есть у них и другие формы вожделений. Но, по-видимому, очень немногие имеют эту глубокую страстность, направленную на понимание всего процесса жизни и не позволяющую растрачивать всю полноту своей энергии лишь на фрагментарную деятельность. Управляющий банка испытывает огромный интерес к банковским операциям, а художник или учёный преданы своим собственным особым интересам, но очевидно реже всего встречается устойчивая мощная страсть, направленная на понимание целостности жизни.

При исследовании вопроса, что такое целостное понимание жизни, любви и смерти, нам потребуются не только наши интеллектуальные способности и сила чувства - нам потребуется нечто гораздо большее: огромная энергия, которую может обеспечить только настоящая страсть. Поскольку перед нами грандиозная проблема, очень сложная, тонкая и весьма глубокая, мы должны посвятить ей всё своё внимание - что, в конце концов, и есть страсть, - чтобы самим выяснить, увидеть, существует ли способ жизни, полностью отличный от того, как мы живём сейчас. Чтобы понять это, следует рассмотреть несколько вопросов, следует исследовать процесс сознания, как поверхностные, так и глубинные уровни нашего ума, а также выяснить природу, сущность порядка; не только вовне, в обществе, но и внутри самого себя.

Следует выяснить значение жизни, не просто придумывая ей смысл, но выясняя, рассматривая, что это значит - жить. Следует также глубоко вникнуть в вопрос о том, что такое любовь и что означает умереть. Всё это надо исследовать и в сознании, и в глубинных, тайных закоулках собственного ума. Человек должен спросить, что значит порядок, что означает жить; мы должны спросить, может ли человек жить жизнью, полной всеохватывающей любви, сострадания и нежности. Следует также выяснить для себя значение того необычайного, что именуют смертью.

Всё это не обрывки, не фрагменты, но единое движение, целостность жизни. Мы будем не в состоянии что-либо понять, если разделим это движение на жизнь, любовь и смерть - это единый поток. Чтобы понять весь этот процесс, требуется энергия, не только интеллектуальная энергия, но энергия сильного чувства, включающая в себя безмотивную страстность, постоянно пылающая внутри человека. И поскольку наши умы фрагментированы, необходимо вникнуть в вопрос сознательного и бессознательного, ибо здесь начинаются все деления на «я» и «не-я», на «ты» и «я», на «мы» и «они». Пока существуют эти разделения - национальные, семейные или религиозные, с их отдельными собственническими зависимостями, - фрагментация жизни неизбежна. Будет повседневная жизнь с её скукой и рутиной, будет то, что мы называем любовью, пронизанной ревностью и собственничеством, зависимостью и превосходством, будет страх и неотвратимость смерти. Можем ли мы вникнуть в этот вопрос серьёзно, не просто теоретически, или на уровне слов, но действительно исследовать его, наблюдая всё это в себе и спрашивая, почему существует эта фрагментация, порождающая так много страданий, замешательства и противоречий?

Легко увидеть в самом себе активность поверхностного ума, с его заботами о хлебе насущном, с его технологическим, научным, стяжательским знанием. Мы наблюдаем, как конкурируем друг с другом на работе, мы наблюдаем поверхностные процессы в своём собственном уме. Но есть скрытые уголки, никогда ранее нами не исследованные; мы даже не знаем, как проводить такое исследование. Если мы хотим осветить их светом ясности и понимания, мы или читаем книги, которые описывают нам эти моменты, или идём на приём к психоаналитику или идём к философу. Сами же мы не знаем, как взглянуть на них; хоть мы и способны наблюдать внешнюю, поверхностную активность ума, но мы явно не способны заглянуть в ту глубокую, в ту потайную пещеру, в которой скрывается всё минувшее. Может ли сознательный ум, с его позитивными желаниями и притязаниями, проникнуть в глубинные уровни своего собственного бытия? Я не знаю, пробовали ли вы это, но если пробовали, делая это достаточно настойчиво и серьёзно, вы могли обнаружить огромный пласт прошлого, расовую обусловленность, религиозные внушения, барьеры, разделения; всё это спрятано там. Кажущаяся случайность мнений исходит от этих прошлых накоплений, которые, по существу, базируются на старом знании и опыте прошлого, с их разнообразными формами умозаключений и мнений. Может ли ум наблюдать всё это, понимать это и подняться над этим, выйти за его пределы, так, чтобы никакого разделения не было бы вообще?

Это важно, поскольку мы обусловлены так, что смотрим на жизнь фрагментарным образом. И пока эта фрагментация продолжается, существует потребность самоосуществления: «я» жаждет осуществиться, достичь, соперничать, «я» жаждет удовлетворить своё честолюбие. Именно эта фрагментация жизни заставляет нас быть одновременно индивидуалистами и коллективистами, заставляет нас быть озабоченными собой эгоистами, стремящимися слиться с чем-то большим, но так, чтобы оставаться отдельными. Именно этот глубокий раскол в сознании, во всей структуре и природе нашего бытия ответственен за раскол и фрагментацию в нашей деятельности, в наших мыслях, в наших чувствах. Поэтому мы разделяем жизнь и то, что зовётся любовью и смертью.

Возможно ли наблюдать движение прошлого, которое является бессознательным? - если можно использовать слово «бессознательное», не придавая ему особого психоаналитического смысла. Глубокое бессознательное есть прошлое, и мы действуем, исходя из него. Так что есть деление на прошлое, настоящее и будущее - то есть время.

Всё это, возможно, звучит довольно сложно, но это не так; всё проясняется, если посмотреть внутрь самих себя, понаблюдать за собой в действии, понаблюдать за работой своих мнений, своих мыслей, умозаключений. Когда вы смотрите на себя критически, вы можете видеть, что ваши действия основаны на каком-нибудь прошлом выводе, формуле или стереотипе, которые проецируют себя на будущее в виде идеала, и вы действуете в соответствии с этим идеалом. Так что прошлое всегда действует вместе со своими мотивами, умозаключениями, формулами и рецептами; ум и сердце перегружены воспоминаниями, которые формируют нашу жизнь, внося в неё фрагментацию.

Можно спросить, способен ли сознательный ум заглянуть в подсознательное настолько полно, что станет понятным всё его содержимое, которое является прошлым? Это требует способности к критике, не самоуверенного критицизма, требует того, чтобы человек наблюдал. Если человек действительно бдителен, это разделение, этот раскол целостности сознания прекращается. Такое пробуждённое состояние возможно лишь тогда, когда имеет место критическое самосознание, свободное от суждений.

Наблюдать - значит быть критичным; быть критичным не в смысле использования критики, основанной на оценках и мнениях, но быть критично-бдительным. Но если эта критичность является личной, отягощённой страхом или какой-либо формой предубеждения, она перестаёт быть подлинно критичной, а становится просто фрагментацией.

То, что интересует нас сейчас, - понимание всего процесса, всей целостности жизни, не отдельного её фрагмента. Мы не спрашиваем, что нам надо делать с какой-то частной проблемой, скажем, с социальной деятельностью, безотносительно к единому процессу жизни; мы стараемся выяснить, что включает в себя понимание реальности, существует ли эта реальность, безмерность, вечность. Именно это целостное, тотальное восприятие - не фрагментированное восприятие - является предметом нашего интереса. Такое понимание всего движения жизни как единого целостного действия возможно лишь тогда, когда из всего нашего сознания исчезают собственные концепции, принципы, идеи и такие расколы и разделения, как разделение на «я» и «не-я». Если это ясно - и я надеюсь, что это так, - то мы можем двигаться дальше, чтобы выяснить, что значит жить.

Мы привыкли считать жизнь положительным актом: делать, думать, хлопотать, конфликтовать, бояться, печалиться, грешить и чувствовать себя виноватым, строить честолюбивые планы, бороться, конкурировать с окружающим, жаждать удовольствий и успеха. Именно всё это мы называем жизнью. Это наша жизнь, с её редкими моментами радости, сострадания без какого-либо мотива и щедрости без каких-либо условий. Есть в ней, конечно, и отдельные моменты экстаза, блаженства, не имеющие прошлого и будущего. Но хождение на службу, раздражение, ненависть, презрение, неприязнь - вот что мы называем повседневной жизнью, и мы считаем её необыкновенно положительным явлением.

Отрицание положительного - вот подлинно положительное. Отвергнуть эту так называемую жизнь, для которой характерны уродство, одиночество, страх, жестокость насилия, отвергнуть её, не воображая, будто знаешь жизнь какую-то другую, это и есть самое положительное действие. Мы понимаем друг друга? Посмотрите, высшая мораль - полное отрицание традиционной морали, ибо то, что мы называем общественной, респектабельной моралью, крайне аморально - мы конкурируем друг с другом, мы жадны, мы завистливы, каждый стремится действовать по-своему и только для себя - вы сами знаете, как мы себя ведём. Мы называем это общественной моралью, а религиозные люди толкуют о морали иного рода - но вся их жизнь, их жизненная позиция, иерархическая структура религиозной организации и веры аморальны. Отвергнуть - не означает реагировать, ведь когда вы реагируете, это всего лишь ещё одна форма раскола через ваше собственное сопротивление. Но когда вы отвергаете это потому, что поняли это, налицо высшая форма морали.

И точно так же, отвергать мораль общества, отвергать то, как мы живём, - наши маленькие, мелочные жизни, наше пустое и поверхностное мышление и существование, то удовлетворение на поверхностном уровне, которое дают нам накопленные веши, - отвергать всё не в качестве реакции, а просто видя крайнюю глупость и разрушительный характер такого способа жизни, - отвергать всё это и означает жить. Видеть ложное ложным - это видение и есть истина.

Тогда, что такое любовь? Любовь - это удовольствие? Любовь - это желание? Является ли она привязанностью, зависимостью, обладанием объектом любви и господством над ним? Слова ли это любви: «Это моё, а не ваше, моя собственность, мои сексуальные права», основанные на ревности, ненависти, раздражении, насилии? Кроме того, любовь была поделена на высшую и низшую в соответствии с религиозной обусловленностью; так является ли всё это любовью? Можете ли вы любить и быть в то же время честолюбивым? Можете ли вы любить своего мужа, и он может ли говорить, что любит вас, если он честолюбив? Может ли быть любовь там, где есть конкуренция и гонка за успехом?

Отвергнуть всё это, и не только интеллектуально или словесно, но действительно уничтожить это в себе и в своей жизни, никогда не испытывать ни ревности, ни зависти, никогда ни с кем не соперничать, не питать честолюбивых замыслов - отвергнуть всё это, - несомненно это и есть любовь. Эти два способа поведения не могут сочетаться между собой. Мужчина, который ревнует, как и женщина, которая властвует, подавляет, оба не знают, что такое любовь; они могут говорить о любви, могут спать друг с другом, обладать друг другом, полагаться и рассчитывать друг на друга в отношении своего комфорта, защищённости, в борьбе со страхом одиночества - но всё это определённо не любовь. Если бы люди, которые говорят, что любят своих детей, действительно любили бы их, разве были бы тогда войны? Разве было бы деление на национальности, эти разделения и отделения? То, что мы называем любовью, является пыткой, источником отчаяния, чувством вины. Такая любовь обычно отождествляется с сексуальным удовольствием. Мы не пуритане, не ханжи, мы не говорим, что не должно быть удовольствия. Когда вы смотрите на облако, на небо, на красивое лицо, вы испытываете наслаждение. Когда вы смотрите на цветок, существует красота этого - мы не отрицаем красоту. Красота - не удовольствие мысли, но именно мысль привязывает удовольствие к красоте.

Точно так же, когда мы любим и имеют место сексуальные отношения, мысль привязывает к сексу удовольствие, образ того, что было испытано, повторение его в будущем. В этом повторении - удовольствие, которое не является красотой. Красота, нежность и любовь не исключают секса. Но сейчас, когда всё дозволено и кажется, что общество впервые открыло для себя секс, секс приобрёл чрезмерную важность. Видимо, в настоящее время именно секс представляется человеку единственным спасением, единственной свободой; во всём остальном человеком помыкают, запугивают, он подвергается интеллектуальному и эмоциональному насилию, он повсюду раб, разорён, разрушен, и единственное время, когда он может быть свободным, приходится на секс. В такой свободе он находит определённую радость, и человек хочет повторения этой радости. Мы наблюдаем всё это - и где же любовь? Только ум и сердце, полные любви, способны увидеть всё движение жизни. Тогда человек с такой любовью, что бы он ни делал, - морален, добр, а то, что он делает, - прекрасно.

И как во всё это войдёт порядок - понимая, что наша жизнь так запутана, так беспорядочна. Мы все хотим порядка, не только в нашем доме, где мы отводим каждой вещи надлежащее место, но и за его пределами, в обществе, где царит чудовищная социальная несправедливость. Мы также хотим порядка внутри, там должен быть порядок - глубокий, математический порядок. Можно ли такой порядок привнести, подгоняя всё под шаблон, который мы считаем порядком? Тогда, сравнивая реальность с таким образцом, мы неминуемо приходим к конфликту. Разве этот конфликт - не тот же беспорядок, который не может быть добродетелью? Когда ум усиленно старается быть добродетельным, моральным и этичным, он сопротивляется, - и в самом этом конфликте присутствует беспорядок. Добродетель - сама основа порядка, хотя слово это и звучит старомодно в современном мире. Эта добродетель не порождается конфликтом мысли, она приходит только тогда, когда вы критически, с пробуждённым разумом, понимая самого себя, наблюдаете этот беспорядок. Тогда существует полный порядок, порядок в своей высшей форме, - в форме добродетели. Всё это возможно лишь тогда, когда присутствует любовь.

Также существует вопрос смерти, старательно отодвигаемый нами подальше, как связанный с чем-то, что должно произойти в будущем, лет через пятьдесят или завтра. Мы боимся прихода конца, физического завершения, отнимающего у нас все накопления, заработанное, пережитое, жену, мужа, дом, мебель, садик, книги, стихи, написанные нами или те, что мы надеемся написать. Мы боимся позволить всему этому уйти, потому что мы сами есть эта мебель, эти картины - всё, чем мы обладаем; если у нас есть способность играть на скрипке, мы ещё и скрипка. Из-за нашего самоотождествления со всеми этими вещами мы сами являемся ими и ничем, кроме них. Смотрели ли вы на это под таким углом? Вы и есть дом с его ставнями, спальней, мебелью, за которыми вы годами ухаживали, - вы есть всё это. Если вы уберёте всё это, вы - ничто.

И это то, чего вы боитесь больше всего: быть ничем. Разве не странно, что вы отдаёте сорок лет жизни ежедневному хождению на службу - а когда прекращаете, у вас начинает болеть сердце, и вы умираете? Вы являетесь этой службой, всеми этими папками, вы - менеджер, клерк или кто-то там ещё, вы - всё это и ничего кроме этого. И ещё у вас есть множество идей о Боге, о добродетели, об истине, о том, каким должно быть общество - и это всё. Это так печально. Осознать для себя, что ты - именно это, очень печально, - однако ещё более печально то, что вы этого и не осознаёте. Увидеть всё это, понять смысл этого - значит умереть.

Смерть неотвратима, все организмы должны прийти к концу. Но мы боимся дать прошлому уйти. Мы ведь являемся прошлым, мы являемся временем, печалями, страданием, с редкими проблесками красоты, цветением добродетели или глубокой нежности - и все эти проблески мимолётны, в них нет постоянства. И боясь смерти, мы спрашиваем: «Буду ли я жить снова?», то есть будет ли продолжение битвы, конфликта, страдания, владения вещами, накапливаемого опыта? Весь Восток верит в реинкарнацию, перевоплощение душ. То, чем вы являетесь, - смятением, хаосом и запутанностью, - вы хотите увидеть родившимся вновь. Реинкарнация предполагает также, что мы родимся в другой жизни; при этом значение имеет то, что вы делаете сейчас, сегодня, не то, как вы собираетесь жить, родившись в следующей жизни - если таковая существует. Если вы будете рождены вновь, имеет значение то, как вы живёте сегодня, поскольку именно сегодня засеваются либо семена красоты, либо семена печали. Но те, кто так горячо верит в перевоплощение, не знают, как себя вести; если бы они заботились о поведении, они не были бы озабочены тем, что будет, ибо добродетель - это внимание к настоящему.

Смерть - часть жизни. Вы не можете любить, если не будете умирать, умирать для всего, что не является любовью, умирать для всех идеалов, которые являются проекцией ваших собственных потребностей, умирать для всего прошлого, для всего испытанного; только в такой смерти вы узнаете смысл любви, узнаете смысл жизни. Жить, любить и умирать - одно и то же, это жизнь целостная, полная, жизнь в настоящем. Тогда есть непротиворечивое действие, не порождающее боли и страдания, и тогда жизнь, любовь и смерть - это действие. Это действие есть порядок. Если человек живёт именно так - а он должен жить так, и не в редкие моменты, но каждый день, каждую минуту, - тогда мы будем иметь и общественный порядок, и единство людей, а на месте политиков с их личными амбициями и их обусловленностью в правительствах будут действовать компьютеры. Итак, жить - значит любить и умирать.

Участник беседы: Можно ли стать свободным немедленно и жить без конфликтов? - или на освобождение требуется время?

Кришнамурти: Можно ли жить без прошлого сразу, мгновенно - или чтобы избавиться от прошлого, потребуется время? Требуется ли время, чтобы избавиться от прошлого, и не мешает ли время тому, чтобы начать жить немедленно? Вопрос именно в этом. Прошлое подобно тайной пещере - или винному погребу, где вы храните своё вино, если у вас оно есть. Так требуется ли время, чтобы освободиться от этого прошлого? Что предполагает та необходимость затраты времени, к которой мы привыкли? Я говорю себе: «Мне потребуется время, чтобы с помощью ежедневной практики я смог стать добродетельным. Я буду избавляться от моей ненависти, от моей склонности к насилию, постепенно, медленно»; это то, к чему мы привыкли, наша обусловленность, воспитание. Поэтому мы спрашиваем себя, возможно ли отбрасывать время постепенно? - что включает время. То есть, будучи склонным к насилию, я говорю: «Я постепенно избавлюсь от этого». Что это означает - «постепенно», «шаг за шагом»? Ведь тем временем я продолжаю оставаться склонным к насилию. Идея постепенного избавления от склонности к насилию - форма лицемерия. Очевидно, что если я склонен к насилию, я не могу избавиться от этого постепенно, я должен покончить с этим немедленно. Могу ли я избавиться от психологического груза немедленно? Не могу, если принимаю идею постепенного освобождения себя от прошлого. Что важно, так это видеть факт таким, каков он есть сейчас, без всякого искажения. Если я ревнив и завистлив, мне следует видеть это полностью, целостным наблюдением, не частичным. Смотрю я на свою ревность - почему я ревную? Потому что я одинок - человек, от которого я зависел и на которого так полагался, меня бросил, и внезапно я оказался лицом к лицу со своей пустотой, со своей изоляцией, я боюсь этого и потому рассчитываю на вас. И если вы отворачиваетесь от меня, я сержусь, я ревную. Реальный факт - моё одиночество и моя потребность в общении и в близких отношениях, потребность в ком-то, кто будет не только готовить для меня обед, создавать мне комфорт, обеспечивать сексуальными и другими удовольствиями, но и, что самое главное, избавит меня от одиночества. Именно поэтому я и ревную. Могу ли я понять это одиночество мгновенно? Я могу понять его, только если наблюдаю его, не убегаю от него, если я способен рассматривать его, наблюдать его критически, с пробуждённым разумом, не ища отговорок и не пытаясь заполнить пустоту или найти нового сотоварища. Чтобы наблюдать и рассматривать это, необходима свобода, и когда такая свобода наблюдения есть, я свободен от ревности. Так что восприятие, тотальное наблюдение ревности и свобода от ревности - это не вопрос времени, но то, что даётся полнотой внимания, критическим осознанием, безвыборным и мгновенным наблюдением всего происходящего по мере его возникновения. Тогда имеет место свобода - не в будущем, а сейчас, - свобода от того, что мы называем ревностью.

Это равным образом применимо и к насилию, и к гневу, и к любой другой привычке, будь то курение, привычка выпивать или сексуальные привычки. Если мы внимательно следим за своими привычками и делаем это всем своим умом и всем сердцем, мы с пониманием осознаём всё их содержание; тогда имеет место свобода. Коль скоро такое осознание действует, оказывается возможным мгновенное и полное наблюдение всего, что бы ни возникло в уме, - гнева, ревности, агрессивности, жестокости, двусмысленности, неприязни. В этом - свобода, и то, что было, перестаёт быть. Итак, прошлое не может исчезнуть постепенно. Время - не путь к свободе. Идея постепенности - не форма ли это лени, неспособности иметь дело с прошлым немедленно, в само мгновение его возникновения? Когда вы обладаете этой удивительной способностью наблюдать ясно то, что появляется, и когда вы свой ум и своё сердце полностью отдаёте наблюдению этого - прошлое исчезает.

Итак, время и мысль не прекращают прошлого, поскольку время и мысль являются прошлым.

Участник беседы: Является ли мысль движением ума? Является ли осознание действием безмолвного ума?

Кришнамурти: Как мы уже говорили, мысль есть ответ памяти, поглощающей, как компьютер, любой вид информации. Когда вы запрашиваете компьютер, он отвечает только тем, что хранится в его памяти. Точно так же ум, мозг являются кладовой прошлого, памятью. Когда уму бросают вызов, он отвечает на него мыслью в соответствии со своим знанием, своим опытом, своей обусловленностью и так далее. Итак, мысль есть движение, или, скорее, часть движения ума и мозга. Задавший вопрос хочет знать, является ли осознание безмолвием, тишиной ума. Можете ли вы наблюдать что-либо: дерево, свою жену, своего соседа, политика, священника или красивое лицо без всякого движения ума? Образ вашей жены, вашего мужа, вашего соседа, память об огорчении, об удовольствии - всё это вмешивается в наблюдение, не так ли? А когда имеет место вмешательство какого-то образа, тонкое или явное, наблюдения уже нет, реального полного осознания нет, есть лишь частичное осознание. Для чёткого наблюдения между наблюдающим и наблюдаемым не должно быть никаких образов. Когда вы смотрите на дерево, можете ли вы смотреть на него так, чтобы не было знания о дереве в терминах ботаники, не было знания о собственном удовольствии, не было желания в отношении дерева? Можете ли вы видеть дерево настолько полно, что пространство между вами, наблюдающим, и наблюдаемой вещью исчезает? Это не означает, что вы становитесь деревом! Но когда пространство исчезает, исчезает и наблюдающий - остаётся только то, что наблюдается. В таком наблюдении имеет место восприятие с необыкновенно живым и ярким видением цвета, формы и красоты листвы, ствола; когда отсутствует центр «я», который наблюдает, вы входите в интимный контакт с тем, что наблюдаете.

Существует движение мысли как части мозга и ума, необходимое при словесном ответе на вызов. Но чтобы открыть что-то новое, неизведанное, необходимо это интенсивное внимание без всякого движения. В этом нет ничего мистического или оккультного, того, в чём вы должны упражняться год за годом - всё это чистый вздор. Такое внимание имеет место тогда, когда - между двумя мыслями - вы наблюдаете.

Вам известно, как человек открыл реактивную тягу? Как это произошло? Он знал всё, что известно о двигателях внутреннего сгорания, - но он искал какой-нибудь другой способ. Чтобы смотреть, вы должны быть безмолвны; если вы носите с собой весь багаж знаний о двигателе внутреннего сгорания, вы найдёте только то, что вы уже знаете. Известное должно спать в покое - тогда вы откроете что-то новое. Точно так же, чтобы увидеть свою жену, своего мужа, дерево, своего ближнего, весь общественный строй, который является сплошным беспорядком, вы должны в безмолвии найти новый способ смотреть, а значит, новый способ жить и действовать,

Участник беседы: Как нам найти силы жить без теорий и идеалов?

Кришнамурти: А откуда у вас находятся силы, чтобы жить с ними? Откуда у вас эта необычайная энергия жить по рецептам, жить с формулами, с идеалами, с теориями? Вы живёте по рецептам - откуда у вас на это силы? Эти силы растрачиваются в конфликте. Идеал находится там, вы - здесь, и вы стараетесь жить в соответствии с этим идеалом. Поэтому имеет место разлад и конфликт, а следовательно - потеря энергии. Так что когда вы видите, как энергия теряется, когда вы видите абсурдность идеалов, формул, концепций, ответственных за постоянный конфликт, когда вы всё это видите, у вас появляются силы, чтобы жить без всего этого. Тогда энергия в избытке, потому что прекратилась потеря энергии через конфликт. Но смотрите - мы боимся так жить из-за своей обусловленности. И мы, вместе с остальными, соглашаемся с этим набором рецептов и идей. Мы живём по ним - и мы принимаем конфликт как способ жизни. Но когда мы видим всё это не на уровне слов, не теоретически, не интеллектуально, но чувствуем всем нашим существом абсурдность такого способа жизни, тогда мы обладаем избытком энергии, появляющимся при отсутствии какого бы то ни было конфликта. Тогда существует только факт - и ничего кроме самого факта. Существует факт, что вы жадны, - не идеал того, что вам не следует быть жадным, это являлось бы пустой тратой энергии, но факт, что вы жадны, склонны к приобретательству, обладанию и господству. Только это и является фактом, и когда вы всё своё внимание полностью отдаёте этому факту, у вас имеется энергия, чтобы от него избавиться, и потому вы можете жить свободно, без каких-либо идеалов, без каких-либо принципов, без каких-либо верований. И это есть любовь и смерть для всего прошлого.

Почему люди не могут жить в мире и согласии? Наверное, я не первый человек, который задается этим вопросом. А ведь есть много причин, из-за которых появляются междоусобицы, на которые люди закрывают глаза, которые не хотят замечать в своей жизни… И почему люди не живут по 10 заповедям библии?
Почему люди ссорятся? Каждый считает себя правым. Каждый упирается в свое, как баран. И, самое главное – никому невозможно объяснить, в чем он (или она) неправ. В запале эмоций и чувств люди почему-то не могут понять, что делают серьезные ошибки, говоря друг другу гадости, раня в самое сердце; потом обоих же грызет совесть и жжет чувство вины, но по причине природной гордости никто не подойдет первым, никто первым не попросит прощения.
Что еще мешает нам надеть розовые очки, наблюдать за полетом купидончиков и рассыпаться вокруг сахарными речами?
Еще одна из причин разногласий – людская жестокость. С каждым новым поколением люди становятся более жестокими, злобы в сердцах все больше… Откуда она берется? Некоторые родители говорят, что это окружающее общество испортило их чадо. А откуда тогда злость появилась у общества? Неизвестно. Никто почему-то не обращает внимания на то, что иногда в порыве негативных эмоций, родитель, не задумываясь о чувствах ребенка, может довольно болезненно шлепнуть последнего по мягкому месту, иногда дать подзатыльник, еще в некоторых ситуациях просто осыпать нелицеприятными эпитетами. Разве не отсюда появляется жестокость? Ведь, оскорбляя того, кто слабее нас мы никогда не задумываемся о том, какие мысли и эмоции он испытывает, выдерживая это унижение и оскорбление своей личности. Так и появляется злость. В детстве – маленькая червоточинка, с возрастом перерастающая в непреодолимое желание ответить за пережитую боль. Испытывая желание выместить куда-либо внутренний дискомфорт, сделать больно кому-нибудь еще, чтобы не переживать все в одиночестве.
А еще порой причиной проблем является наша, родимая, глупость. Нет идеальных людей, и мы никогда не можем не сглупить. Понимание неверно совершенного поступка приходит к нам не сразу. Почему так? Опять же - неизвестно. А когда, наконец, до нас «доходит», какую ошибку мы совершили, то исправить содеянное уже нельзя… Или опять же гордость не позволяет нам подойти и попросить прощения. И иногда тяжесть совершенной однажды ошибки мы несем до своих последних дней.
А еще, мне всегда было непонятно, почему большинство людей (к огромному сожалению, подавляющее количество) придает слишком большое значение деньгам. Почему, руководствуясь желанием иметь все и сразу, люди, не задумываясь о последствиях, идут на преступления, идут против природы? И никто как-то и не задумывается о том, что немалая часть проблем идут от алчности человека.
Мне бы хотелось, чтобы окружающий меня мир был хотя бы немного лучше, чище и правильнее. А то порой идешь по городу, и, глядя на некоторых людей, непроизвольно ловишь себя на мысли, что они кажутся инопланетянами, такими своеобразными людьми, у которых «по три ноги, хобот на лбу, глаза на стебельках и нетопыриные рудиментарные крылышки, у всех, до единого», как прочитала я однажды в книге. А ведь каждый из нас – кузнец своего счастья; даря радость ближнему, мы могли бы сделать мир счастливее; искореняя злобу и жестокость, желание причинить боль в ответ, посильнее зацепить обидчика, мы могли бы сделать нашу жизнь гораздо радостнее. Счастье – это просто. И пока каждый не поймет этой простой вещи, жизнь никогда не станет лучше.

Рецензии

Лея! Интересно написали о причинах людских разногласий. С одним трудно согласиться: Счастье - это просто. Ой как не просто! И потому не просто, что "Никогда не знает меры счастье" - так считает философ Сенека, и с ним можно согласиться. Не так ли?
С наступающим Новым годом, Лея! Пусть Вам чаще встречаются люди, которые могут жить в мире и согласии.
С уважением! Владимир.

Ежедневная аудитория портала Проза.ру - порядка 100 тысяч посетителей, которые в общей сумме просматривают более полумиллиона страниц по данным счетчика посещаемости, который расположен справа от этого текста. В каждой графе указано по две цифры: количество просмотров и количество посетителей.

Осмысляя становление мирового сообщества, одни говорят о «конфликте», а другие о «диалоге» цивилизаций. Нельзя забывать, что это несколько устарелые метафоры. Они играют важную роль в понимании происходящего, но должны быть уточнены и развернуты в форме научного исследования. Сегодня на наших глазах сталкиваются два процесса: с одной стороны, регионализация и борьба за национальную или культурную автономию; с другой стороны, глобализация, связывающая рынки, деньги, информацию в единую систему. Поскольку ответ на вопрос о взаимоотношениях государств и народов, о диалоге цивилизаций зависит от результата борьбы этих противоречивых тенденций, постольку именно они подлежат самому пристальному изучению. Факты, хотя и образуют фундамент любой науки, требуют интерпретации. Положение дел таково, что теоретики общества погрязли в изучении фактов, однако не способны предложить их универсальную интерпретацию. Проблема диалога цивилизаций - это настоящий вызов социальным наукам, а неспособность ответить на него - явное свидетельство их кризиса. Еще более сомнительным является тезис о «конфликте цивилизаций», нагоняющий страх угрозой полномасштабных «цивилизационных войн». В его основе лежит допущение о непримиримости Запада и Востока, Христианства и Ислама. Однако история знала периоды мирного сосуществования между ними, ибо конфликты были следствием политических и экономических противоречий, которые решались циничными людьми с пещерным мышлением военными способами.

Отсюда встает задача критики и разоблачения как идиллической картинки «вечного мира», так и «конфликта цивилизаций». В такие моменты обычно вспоминают о философии. Ее инструментарий предназначен для критики социальных наук, ставит под вопрос само мышление. Правильно ли мы мыслим, надежны ли наши устоявшиеся понятия, когда мы пытаемся дать теоретическое описание процессов глобализации. Мы видим, что одни страны тяготеют к «Семерке», другие сопротивляются ее политике, отстаивая собственные интересы. Отсюда мы делим людей на глобалистов и антиглобалистов. Но такая классификация явно упрощает происходящее. На самом деле процесс выглядит гораздо сложнее. Например, азиатские и арабские суперэтносы пытаются создать альтернативные объединения для противодействия европейской модели цивилизации. И совершенно ясно, что борьба цивилизаций не ограничивается шумными акциями антиглобалистов или устрашающими действиями террористов. И точно также диалог цивилизаций не сводится к переговорному процессу, где раздаются призывы к толерантности. На самом деле сегодня интенсивно развиваются неполитические формы разрешения конфликтов. Например, западные политологи с тревогой отмечают некоторую апатию населения относительно вхождения России в мировое (имеется в виду Запад) сообщество. Действительно, у нас все чаще ведутся разговоры о самобытности России или, на худой конец, о ее двойственной евразийской природе. Этот важный процесс идеологической переориентации не следует переоценивать. На самом деле россияне активно усваивают все более утонченные и цивилизованные формы жизни, активно включаются в рынок не только труда, но и развлечений. И это, кстати сказать, должно вызывать заботу в наших «неоконсерваторов», которые должны не только произносить лозунги о традиционных ценностях, но и содействовать сохранение социальных пространств, в которых они воплощаются. Совершенно недостаточно критиковать индивидуализм, который несет с собой западная цивилизация, и воспевать коллективизм и солидарность традиционного общества. Несправедливо сваливать распад социальной ткани на испорченность людей. Выход не в том чтобы обличать тлетворность Запада, вводить цензуру и усиливать религиозно-патриотическое воспитание. Необходимо создавать такие общественные пространства, в которых бы люди чувствовали себя народом, публикой, гражданским обществом, но не массой, как в супермаркете или в общественном транспорте. Это расхождение между словом и делом служит дополнительным и заставляет критически переосмыслить сложившиеся понятийные схемы и модели описания цивилизационного процесса, которые скорее мешают, чем помогают, увидеть новые формы взаимодействия культур, и попытаться на основе осмысления новых явлений сформулировать адекватные современности концепты. Их формирование - сложный процесс, в котором участвуют как профессионалы, так и общественность. Они не могут быть открыты гениальным одиночкой и предложены остальным для исполнения. Задача интеллектуала более скромная: критически проанализировать наиболее распространенные ответы на вопрос, как люди могут жить в мире, соотнести их с условиями современности и раскрыть новые возможности диалога цивилизаций.

Ответ: этнос.

Отношения людей не ограничиваются политическими интересами национальных государств. Поэтому есть другие метафоры кроме юридических, например, географические или геополитические. В этой связи говорят о противостоянии Востока и Запада и видят миссию России в объединении этих цивилизаций. Причем география подсказывает нам и другие координаты, относительно которых можно и нужно ориентироваться, Это Север и Юг. В свете угрозы глобального потепления эта оппозиция становится все более важной. Попытаемся ответить на вопрос, как нам ориентироваться в мире, обратившись к историческому прошлому. Поскольку трудно судить о себе, ибо для этого требуется взгляд со стороны, посмотрим, в чем видят другие наше своеобразие. С западной точки зрения просматриваются три варианта русского самосознания:

1. Государственный патриотизм с элементами автократии, территориального величия и православия.

2. Этно-религиозное сознание, которое основывается на мифе о «святой Руси» и направлено против чуждых секуляризированных западных государств.

3. Национальное сознание, которое, несмотря на принятие Просвещения, дистанцируется от Запада, ибо определяет русскую идентичность как культурную, опирающуюся на русскую историю, русский язык и русский народ, а не на государство или религию. Эти три варианта, заложенные дворянством, были в XVIII и XIX вв. восприняты и развиты русской интеллигенцией.

Согласно одному из мифов, викинги были приглашены славянскими племенами на территорию сегодняшней России, чтобы создать государственный порядок. Напротив, в христианском летописании православная вера, внедрение которой связывается в России исторически и мифологически с князем Владимиром, пришла из Византии, т.е. из южного средиземноморья. Старая, сложившаяся в русской мифологии и истории культурно-историческая ориентация «Север - Юг» сменилась в XIX в. на перспективу «Запад - Восток». «Мы не принадлежим, - писал Чаадаев в первом «Философическом письме» (1836), - ни к Западу, ни к Востоку, и у нас нет традиций ни того, ни другого. Если бы мы не раскинулись от Берингова пролива до Одера, нас и не заметили бы». Эти слова подлили масла в огонь споров между славянофилами и западниками. Славянофильская ориентация завершилась в концепции панславизма, согласно идеологам которого, Россия и Европа представляли собой альтернативные цивилизации. В.С. Соловьев склонялся к своеобразному «религиозному интернационалу», к посредничеству между русско-православным восточным христианством и католическим западным христианством. В.И. Ленин также стремился привить к космополитическому марксизму и социал-демократии «русскую идею».

В начале века русский историк Данилевский не дипломатично и даже грубо обнажил «римскую правду» (в смысле «ищите кому выгодно») отношений между Россией и Европой. При этом он утверждал, что они не могут завоевать, победить, колонизовать друг друга, так одна не существует без другой и только в процессе взаимной игры сил, конкуренции и соперничества они обретают «динамическую энергию», преодолевающую безжизненную стагнацию, от которой не предохраняют накопление денег или оружия. Настоящий капитал государства - это «запас исторических сил», который медленно накапливается этносом и потом дает плоды. Наиболее важной мыслью Данилевского является идея баланса. Поскольку нельзя заниматься самообманом и скрывать, что Россия и Европа - противники, каждый из которых имеет свой интерес и одновременно не может существовать друг без друга, постольку они обречены на поиски равновесия, которое оказывается не статичным, а динамичным.

В 20-е и 30-е г. ХХ столетия сформировалось оригинальное философское направление русского мышления - евразийство. Евразийцы разделяли тезис об особом пути России, но отказывались от панславизма. Их соображения подкреплялись образованием Советского Союза, который восстановил географические границы Российской империи. Если учитывать расширение сферы влияния, то можно говорить и о достижении границ империи Чингиз Хана. СССР - это культурное единство, в котором славянские, арийские (норманские) и монгольские (тюркские) элементы, наконец, обрели единство. Можно соглашаться или оспаривать некоторые выводы евразийцев. Однако очевидно, что своеобразие России следует определять по периметру «Европа - Россия - Азия».

70-е и 80-е годы ХХ столетия Л.Н. Гумилевым была сформулирована концепция «нового евразийства». Основой его аргументации стало геополитическое положение России. «Океанической власти» (Англия, США) противостоит «континентальная» (Россия, Германия, Япония) как выражение‚ вечной планетной борьбы между морем и степью. Еще Николай Трубецкой отмечал, что своеобразие евразийского континента определяется природными факторами: Лес и степь обуславливали экономические системы и уклад жизни охотников и номадов. Этот регион между нижним Дунаем и Тихим океаном учреждающий «систему степей» обнаруживает общие черты (изотерма, движения ветра, континентальный климат) и является географически и антропологически интегральным. На этом базируется этнолингвистическая общность славянской, финно-угорской и туранской культур.

Истоки рождения государственного и культурного своеобразия России относятся к временам противоборства цивилизаций суши и моря, культур поля и степи. Очевидно, что не только российская территория, но и ментальность содержат немало азиатского. Другая история связывает Восточные страны с Европой. Начиная с крестовых походов, европейцы конфронтировали с арабами. Но в ходе этой борьбы осуществлялись торговые связи и культурные обмены. Понятие Востока оказывается, с одной стороны, концептом, сложившимся как абстракт социально-политических практик Запада, а с другой стороны, предпосылкой практик завоевания и освоения Востока. Отношение Запада к Востоку оказывается, с одной стороны, колониалистическим, а с другой идентификационным. Восток характеризуется как соперник Европы, как Другой, который по принципу контраста используется для понимания собственной сущности. По мнению Э. Саида, «без исследования ориентализма в качестве дискурса невозможно понять исключительно систематическую дисциплину, при помощи которой европейская культура могла управлять Востоком - даже производить его - политически, социологически, идеологически, военным и научным образом и даже имагинативно после эпохи Просвещения». Из-за ориентализма Восток не был свободным предметом мышления и деятельности. Этот тезис можно усилить: навязанный ориенталистикой образ Востока во многом определил самосознание его жителей, и это последствие было еще хуже, чем колонизация.

Примером такой интеллектуальной колонизации является экспедиция Наполеона в Египет, которая обычно расценивается как чисто военная операция. 23-х томное «Описание», составленное целым институтом ученых, считается побочной частью военной кампании. Это было не простое завоевание. Египет был исследован, описан и объяснен и вместе с завоеванием это было полным поглощением инструментами западного знания и власти. «Описание» вытесняет собственную историю Египта.

Хотя военная кампания провалилась, после Наполеона радикально изменился язык ориентализма, который целенаправленно приближал Восток к Европе с целью его полного поглощения. Само словосочетание «образ Востока» говорит о ведущей роли представления, воображения в ориентализме. Все начинается не с дискурса, который навязывает говорящему и слушающему, пишущему и читающему логику власти, а с видения. Таким образом, существуют какие-то отнюдь не нейтральные «машины зрения», отделяющие свое от чужого. Если обратиться к биоэстетике, возможно, только там мы найдем в качестве критериев выбора того, что нравится или не нравится, не ссылки на возвышенное или на моральное, а указания на сохранение и улучшение рода. Скорее всего, образ чужого изначально выстраивается как образ соперника, врага. Дискурс власти выражает не злую волю или интересы класса, он укоренен в биологическую природу человека. Общество как суперорганизм, хотя и привносит в «свободную игру сил» элементы права и морали, однако сам общественный договор не только предполагает, но и выносит «агон», как соперничество между индивидами, на более высокий уровень этносов и государств. И достичь «вечного мира» - союза между государствами не удается до сих пор.

Отсюда следует осмыслить старые и искать новые формы и способы взаимопонимания людей, принадлежащим к разным культурам. Прежде считали, что язык науки является универсальным языком объяснения мира и общения между людьми. Теперь проект Просвещения расценивается как европоцентристкое описание других культур. На европейских писателей и ученых легло обвинение в ангажированности. Их стали расценивать как имперских чиновников, описывающих образ жизни других с точки зрения колонизации. Они являются носителями языка, который сложился как выражение мужского соперничества, как самоутверждение героев-завоевателей.

Ответ: нация.

Европейские общества прошли путь от государства к нации (при этом важную роль играли юристы и дипломаты) или от нации к государству (благодаря усилиям писателей и историков). В странах третьего мира, куда импортировались европейские формы государственности, процесс формирования национального самосознания еще не завершился. Точно также в бывших республиках Советского Союза этнонациональные лозунги весьма эффективно мобилизовали население на достижение независимости. Таким образом, можно утверждать, что национальное государство оказалось весьма убедительным ответом на распад старого порядка.

Переход от средневекового общества к буржуазному в Европе был весьма трудным, болезненным и сопровождался жестокими эксцессами, о которых все уже стали забывать. Конфессиональный раскол привел к дезинтеграции Европы и потребовал новых форм легитимации. Мировоззренческий плюрализм и автономизация княжеств сопровождались усилением мобильности населения, а урбанизация - расширением торговых связей. Наступление рынка на храм, раскол христианской медиа-империи поставили вопрос о единстве людей. Философы считали, что автономные индивиды смогут объединится на основе разума, а экономисты - на основе свободного рынка. На самом деле именно национальное самосознание стало импульсом, придавшим динамику «холодным» социально-правовым моделям государства философов, юристов и экономистов. Идея нации, как пульсирующая по венам и артериям организма кровь, оживляет Левиафана, мощь которого составляют не только деньги или пушки, но, прежде всего, подданные, ощущающие единство, оказывающие друг другу поддержку, являющиеся патриотами, способные отдать жизнь за защиту конституции.

Так государство отвечает на вызов времени политической мобилизацией своих граждан. Взамен претерпевшего инфляцию понятия королевского суверенитета, воплощавшего интересы народа (царь-батюшка), вводится понятие национального суверенитета. «Государство» и «нация» определяются в основном в политико-юридических терминах на основе таких признаков как суверенитет, территория и народонаселение. Исторический успех национального государства связан с эффективностью его аппарата, обеспечивающего защиту суверенитета и внутренний правопорядок. Достижением демократии становится разделение государства и общества. Власть связывается правом, ограничивается управленческими задачами, а при переходе к свободному рынку покрывает свои потребности за счет налоговых поступлений.

Государство и нация сплотились в национальное государство только после революций 18 века. На самом деле natio и gens, выражающие единство происхождения, языка, культуры, места обитания, нравом и традиций, отличались от civitas как формы государственной организации. Понятие нации начало модифицироваться еще в придворном обществе, когда дворянство представляло «землю», понятие которой отсылало и к населяющим ее людям (землякам). В 18-18 веках национальное модифицируется в направлении развития национального самосознания, которое культивировалось интеллигенцией. «Изобретение нации» сыграло роль катализатора в процессе модернизации государства. Национальное самосознание стало основой легитимации государства и формой социальной интеграции его граждан.

Признавая цивилизационное и политическое значения слияния нации и государства, нельзя закрывать глаза на негативные проявления их единства. Отстаивая свои интересы на международном уровне, государство прибегает и к военному насилию. При этом как победы, так и поражения в этой борьбе за признание государство оплачивает кровью своих сыновей. Так воинская повинность становится оборотной стороной гражданских прав. Национальное сознание и республиканские убеждения культивируются и испытываются как готовность умереть за родину. Отсюда можно указать на два лица нации. Первое представляет политическую ассоциацию свободных граждан и выражает духовную общность, сформированную за счет общего языка и культуры. Второе скрывает под собой дополитическое, этноцентрическое содержание, наполненное общей историей, борьбой за жизнь и землю. На этом основан национализм, который пытается замкнуть искусственное понятие нации на натуралистическое понимание народа, и использовать идеологию «крови и почвы» для мобилизации масс.

Хотя два лица нации значительно отличаются друг от друга их невозможно разделить способом, которым воспользовался Зевс в мифе, рассказанном Платоном, по отношению к наглым андрогинам, претендовавшим на роль богов. Поэтому вопрос о судьбе национального государства зависит от того, насколько пластично удастся связать воедино гражданское и этническое понимание нации. Ответ на этот вопрос ищется, в частности, в современной России. Кто мы такие сегодняшние россияне: граждане, проживающие на ее территории, сплоченная и готовая отстаивать свою независимость нация или народ, объединенный на основе «крови и почвы»? Ясно, от решения проблемы идентичности во многом будет зависеть наша как внутренняя, так и внешняя политика.

Двойной лик нации проявляется в амбивалентном понимании свободы: независимость национального государства считается условием достижения частной автономии граждан общества, хотя сплошь и рядом можно видеть, как достижение национальной автономии приводит к нарушению прав человека; судьбоносная принадлежность к «народу» наталкивается на допущение свободного волеизъявления людей принадлежать к той или иной политической общности. Идея этнической нации дополняет политическую ассоциацию равноправных граждан этосом соотечественников, абстрактный теоретический проект демократии - концепцией патриотизма, основанным на национальном сознании. Отсюда концепция национальной идентичности не совпадает с проектом универсальных прав человека. Однако национальное чувство оказывается палкой о двух концах. С одной стороны, опора на него вызвана растущей дезинтеграцией населения в эпоху капитализма. С другой стороны, сплочение общества в дееспособное единство может быть использовано и используется для репрессий внутри и агрессии вовне.

Поэтому демократы полагают, что эффективные формы социальной интеграции следует искать не в мнимом естественном субстрате нации, а в плоскости формирования политической воли и общественной коммуникации. Вместе с тем, парламентский дискурс нередко расценивается как пустопорожняя болтовня. Что бы речи вызывали действия, им необходима некая перформативная сила. С этим лучше всего обстоит дело именно у идеологов «крови и почвы». Во всяком случае, прежде им удавалось в критические для государства периоды мобилизовать людей на его защиту. В чем же загадка эффективности речей, апеллирующих к единству нации? Новоевропейские нации сформировались как новые формы солидарности, преодолевающие прежние локальные союзы, общины, роды и кланы. Однако они сохранили то главное, что всегда изумляло историков при анализе древнегреческого полиса: свободные граждане Афин были способны пожертвовать жизнью ради общего блага. В романтическом понятии народа культивируется это важнейшее государственное качество, ибо оно в условиях конкуренции и даже войны между государствами являлось самым главным оружием. Будущее определяется не демократическими переговорами, а «генеалогическими силами» истории - национальной и даже этнической идентичностью.

Традиционная политическая наука проводила четкое различие между народом (демосом) и этносом. Первое образование отличается от толпы наличием общественного мнения и рациональным волеизъявлением; второе - является дополитической общностью, основанной на происхождении от единых предков, организованной по принципам родства. Этнические общности старше наций, которые хотя и базируются не неких натуралистических мифах, являются искусственными образованиями. Определенная инфляция национального (кто сегодня переживает готовность отдать жизнь за процветание Родины-Матери?) и приводит к эскалации этнического. Этнологическое понятие нации призвано реанимировать «чувство-мы» на более широкой, нежели кровно-родственная, основе.

Однако недавно введенный в обращение термин «этнонационализм» настораживает сторонников либерального проекта. Наоборот, демократы опираются на понятие народа, содержащего следы прошлого, сублимацией которых собственно и является республиканский проект. Согласно демократической схеме, народ утверждается актом конституции, однако последняя сама определяется как выражение воли народа. Отсюда принадлежность к «народу» оказывается некой судьбой, а не выражением свободной политической воли. Важная роль в развитии этого тезиса принадлежит Карлу Шмитту, который в ходе интерпретации конституции Веймарской республики собственно и сформулировал идею национального государства: «Демократическое государство, которое находит предпосылки своей демократии в национальной однородности своих граждан, соответствует так называемому национальному принципу, согласно которому нация образует государство, а государство - нацию». В концепции национальной демократии формирование политической воли представляется как единодушие представителей гомогенной нации, которая мыслится в качестве естественного субстрата государственной организации: все хотят одного и того же и возгласами выражают принятие или неприятие той или иной альтернативы. Отсюда демократическое равенство трактуется не как право на участие в публичной дискуссии, а как причастность к коллективу, к нации.

Отличие народа от «человечества», на понятие которого опирается концепция прав человека, приводит концепцию национальной демократии в вопиющее противоречие с разумно-правовым республиканизмом. Последний считает народ продуктом общественного договора, выражающем стремление жить по законам публичной свободы. Первоначальное решение приступить к автономному демократическому законодательству осуществляется как правовой акт взаимного признания друг друга в качестве субъектов положительного права. Если все принимают решение в законодательном решении, в акте учреждения конституции, то это обеспечивает всем даже чуждым друг другу людям равные права и устраняет произвол власти. Но хотя конституция написана от имени народа, она вовсе не реализует его интересов. Более того, она принимается решением большинства и не оставляет для меньшинства иной формы реализации права на протест кроме террористических актов.

Таким образом, не трудно не заметить и здесь той же самой трудности, что в субстанциалистском допущении «народа».

Сильные государства, обеспечивающие выживание людей, и сохранение культуры, опирались не только на военную силу, но и на символическую - религиозную, моральную, национальную, идеологическую мобилизацию. Государство не оставалось идеей, а строилось как система эффективных институтов и специфических дисциплинарных пространств, в которых осуществлялось формирование государственного тела. Главное богатство государства - это люди, наделенные общественными добродетелями и прежде всего чувством патриотизма. Отказ государства от воспитания и социальной защиты своих граждан, снижение его роли до функции надзирателя за соблюдением прав человека кажется слишком опасным.

Ответ: космополитизм и права человека.

Взгляд на человека как на гражданина мира, предложенный Кантом, был ответом на войны в Европе, причиной которых были конфессиональные и национальные противоречия. Есть ли способ избежать войны между суверенными государствами? Право прекращает естественное состояние среди индивидов. Чтобы преодолеть его на уровне отношений между государствами, необходим переход к всемирно-гражданскому состоянию. Главный вопрос, возникающий при этом: как обеспечить постоянное самоограничение суверенных государств? Сдерживающей междоусобицу силой могла бы стать некая сверхдержава. Однако Кант отвергает такую возможность и предлагает конфедерацию правовых государств, вступающих в правовой союз. Долгое время проект Канта об утверждении гражданско-правового состояния, сначала внутри отдельных государств, а затем в масштабах всей Земли, считали утопией.

Кажется, что современность позволяет реализовать такую возможность. Во-первых, после второй мировой войны возникли новые формы пацификации, порожденные глобализацией. Транснациональные кампании, банки, издательства, информационные концерны существенно ограничивают амбиции правительств тех или иных национальных государств, разрушают их классическую державную политику. Во-вторых, после Нюренбергского процесса в декларациях международных надгосударственных организации и, прежде всего, ООН движение за мир во всем мире приобрело конструктивный характер. В-третьих, мировая общественность институализировалась в форме разного рода негосударственных организаций наподобие Гринпис или Международной амнистии.

На самой деле «союз народов», как о нем мечтал Кант, и современное «мировое сообщество» - это, конечно, разные институты. Преимущества кантовской модели состоит в том, что мирное сосуществование достигается не «мировым правительством», а свободным решением народов жить в мире. Сегодняшние миротворческие интервенции вызывают подозрение, что универсалистский проект, стирающий границу между своими и чужими, оказывается формой морального ханжества. Более того, он хорошо вписывается в стратегию «маленькой победоносной войны», которая считается политиками вроде К. Шмитта хорошим средством для поддержания боеспособности своего населения. Проблема с правами человека состоит в том, что она может быть переведена в чисто моральную плоскость, ибо основанная на ней политика оказывается аналогичной любой другой фундаменталистской политике. Чтобы этого избежать этого, следует напомнить кантовскую модель вечного мира, достоинством которой является не разделение, а сближение морального, политического и юридического. Но в каком случае интервенция, направленная на защиту прав человека, может быть одновременно морально, политически и юридически легитимной? Ответ на этот вопрос зависит не столько от общего принципа, сколько от способов его применения. Они могут быть выработаны только как продукт согласия политиков и народа.

Сегодня все говорят о приоритете прав человека. Удивительно, что при этом не видят причин для их переоценки. На самом деле, они есть ни что иное, как гражданская религия эпохи Модерна, нравственно-политическое основание его проекта, опирающегося на идею человека. Как таковая эта установка имеет идеологическое происхождение, по отношению к которой возникает проблема легитимации. Трудность заключается в том, что сама концепция прав человека возникает в рамках исторически конкретной формы территориального государства. Обусловленная исторически определенным новоевропейским контекстом, она претендует на универсальность. Провозглашается равенство людей перед законом независимо от их происхождения, расы, языка, верований. Таким образом, речь идет о культурной универсальности и трансисторичности прав человека: к какой бы эпохе или культуре он не принадлежал, он имеет естественные права.

Критические возражения против их универсальности строятся на том, что права человека есть ни что иное, как форма европоцентризма и даже культурного империализма Запада (Лиотар, Фейерабенд). Критики ставят вопрос о правомерности применения концепции прав человека, сложившейся в рамках западной культуры в эпоху Просвещения, к другим эпохам и культурам. Не являются ли универсальные права человека правами христианина? Иначе как понять, что именно в Вирджинии, где был принят первый билль о правах, так долго существовало рабство? На самом деле эти страшилки основаны на смешивании универсальности и униформности. Равные права человека не стирают культурных и социальных различий. Хотя нельзя не признать, что под видом борьбы за права человека нередко осуществляется навязывание западного образа жизни «нецивилизованным народам» или странам, так называемого третьего мира. Поэтому права человека должны опираться не те или иные исторически возникшие культуры и государства, а на идею человека, которая разрабатывается в философской антропологии.

Но можно ли говорить о человеке вообще. Если человек - продукт культуры, то о нем нельзя рассуждать с внеисторической точки зрения. На это еще в 30-е годы указывали Г. Лукач и М. Хоркхаймер. По Аристотелю, человеческие качества формируются лишь в обществе. Это доказывает относительность прав человека к античному полису или территориальному государству эпохи Нового времени. Если Гегель утверждал, что государство должно воплощать нравственную идею, то сегодня высказываются сомнения относительно этической задачи государства. Согласно концепции прав человека, государство задает лишь самые общие условия рыночной экономики, гуманность же следует искать совсем в другом месте. Эта мысль не была чужда и Аристотелю, который писал в «Большой этике» о том, что счастье не связано напрямую с политическим устройством.

Концепция прав человека имеет незначительное антропологическое содержание. Существует немало форм и возможностей реализации счастливой жизни: священник, врач, инженер, художник - каждый по-своему видит смысл жизни. Права человека оставляют возможности выбора открытыми и определяют лишь общие предпосылки гуманности. Отсутствие образования, знания и иных достоинств цивилизации обрекает, считал Аристотель, на рабство. Вместе с тем, концепция прав человека кладет предел радикальному историзму и плюрализму в антропологии. В конце концов, плюрализм культур и субкультур, как и нонконформистское поведение, возможны лишь при определенных условиях, которые сами ни плюрализируемы и не историзируемы. Идея прав человека должна пониматься как единство конкретного и универсального. Она ограничивает плюрализм и нонконформизм признанием общих условий, которые образуют нормативное понятие гуманности.

Внутри западной юриспруденции легитимация прав человека не стала актуальной проблемой. На академическом небосклоне она восходит в практической философии в контексте обсуждения интеркультуральности, а так же в ходе отречения от телеологического мышления. В обоих случаях антропология вступает в дебаты с проектом модерна. Эти дебаты всегда имеют агрессивный характер. Например, А. Макинтайр считает просвещение разновидностью религии прав человека, которая недалеко ушла от гонений на ведьм. В самом понятии разума, как в католическом, также и в протестантском его вариантах, уже содержатся необсуждаемые моральные предпосылки, определяющие содержание идеи человека. Антропология как нормативная наука по-прежнему строится на основе телеологического мышления. Но отказ от него приводит к неразрешимости вопроса о легитимации прав человека. Права человека - это не завершенное, а лишь исходное определение условий, наличие которых позволяет говорить о человеке как человеке. В этом смысле они считаются «врожденными», «априорными» и «неотчуждаемыми» и представляют трансцендентальные основания философской антропологии.

Наличие и осознание элементарных интересов объясняет пафос, связанный с правами человека. Для их легитимации привлекаются как антропологические, так и этические аргументы. При этом этическое обоснование прав человека считается более эффективным, чем антропологическое: применять философскую антропологию для легитимации прав человека - то же самое, что стрелять из пушки по воробьям. Свою возможность самореализации человек откладывает и обменивает на самоограничение другого, чтобы не стать жертвой чужой власти. Обмениваемость предполагает, что собственные интересы могут быть удовлетворены такими действиями, которые принимаются другими. Только принятие соответствующих обязанностей перед людьми делает возможной реализацию прав человека. Отказ от убийства, от посягательства на чужое имущество, от преследования за религиозные и иные убеждения является предпосылкой права на жизнь, собственность, свободу вероисповедования. Вопрос в том, что предпочтет человек: право убивать, если в этом случае он и сам может оказаться убитым, или право на жизнь, которое осуществляется отказом от убийства. Ясно, что речь идет о самосохранении не столько физического существа, сколько морального Я. Как показал исторический опыт, одни люди предпочитают жизнь, другие свои религиозные убеждения, третьи - политическую свободу. Отсюда необходимо учитывать трансцендентальные интересы и формы обмена, которые позволяют более кардинально обосновать права человека. Речь идет не столько об индивидуальных, сколько о коллективных интересах. Можно говорить о проблеме образования, социальной и культурной идентичности, кооперации, экологии и др., которые дают новые основания для легитимации прав человека.

Ответ: цивилизация и урбанизация.

Глобализация, которая открывает хорошие перспективы в сферах экономики, политики, информации и коммуникации, тем не менее, таит в себе определенные опасности. Их не следует понимать вслед за антиглобалистами как некое абсолютное зло, однако стоит подумать над тем, как их максимально нейтрализовать. За все приходится платить и, вероятнее всего, придется заплатить существованием самобытных культур, игравших роль символической защиты общества. Однако стоит подумать о последствиях этого, ибо они уже ясно обозначились. Бездомность, безродность современного человека прогрессирует, как ни странно, прежде всего, там, где люди имеют комфортабельное жилище, и могут свободно передвигаться по всему миру.

Так называемая глобализация протекает весьма по-разному в зависимости от конкретных условий. Необходимо описание каналов, по которым циркулируют информация, деньги, культурные артефакты и иные ценности. Важно знать, какие организации и люди обслуживают эти сети. К каким последствиям приводят те или инъекции европейских культурных образцов (экономика, политика, права человека, искусство и др.) в «тело» неевропейских народов. И наоборот, могут ли, и если могут, то как, те, кого представляют другие, представлять себя сами и тем самым влиять на другие «цивилизованные» народы. Тут тоже мало разговоров о взаимодействии культур, необходимо проследить трансформации культурного и иного капитала.

Современность, даже если признать глобализацию, не есть что-то монолитное. И это должно предостерегать от односторонних и однозначных оценок. Модель современности следует строить в гештальте не сферы, среды, или мембраны, а сети, состоящей из тонких каналов, по которым циркулируют люди, товары, знания и капиталы (включая культурный и символический). Речь идет о «молекулярном» подходе и это сразу меняет стратегию диалога.

Наиболее подходящей машиной интеграции представителей различных этносов и наций всегда считался крупный город. Все города основывались пришельцами. Они росли не только за счет местного населения, но и пришлых. Более того, уже давно многие города представляли собой мультиэтничные конгломераты и в них, как, например, в Риме были национальные кварталы, а Венеции даже гетто. При этом город исправно играл роль «плавильного тигля» и перерабатывал разнородную в культурном отношении массу жителей в единое целое. Конечно, жители разделялись по своему социальному, экономическому и профессиональному положению, а также по культурному уровню, однако было нечто, что заставляло всех их дружно вставать на защиту города в минуты опасности. Город имел лицо, по принадлежности к городу судили о человеке.

Но в последнее время мегаполисы перестали выполнять свои идентификационные функции. Хуже того, его новые жители уже не желают «переплавляться», а образуют внутри города такие кварталы, где даже власти вынуждены разговаривать на языке населяющих их жителей. Национальные кварталы современного Нью-Йорка это уже не гетто, а нечто иное. Если раньше коренные итальянцы, евреи или русские оставались верными своей культуре и обычаям, а их дети и тем более внуки уже были американцами и с большим акцентом говорили на родном языке, то современные эмигранты, не принимающие ценностей города, не стремятся и к сохранению своей прежней культуры. Они чужие среди своих.

Это порождает трудности связанные с восстановлением единства города в форме солидарности его жителей. С либерально-рыночной точки зрения это и ненужно. Однако автономные и независимые жители мегаполисов получили жестокий урок от террористов. Их акции свидетельствуют, о том, что фундаментализм вовсе не исчез, и поэтому от жителей городов по-прежнему в критические моменты требуется проявление солидарности, ибо никакие спецслужбы не в силах сделать то, на что способна бдительность и мужество граждан.

Современный российский город тоже не справляется с иммигрантами. Еще в советское время предпринимались искусственные ограничения, направленные на регулирование иммиграционных потоков. К их отмене добавилась стихийная иммиграция последнего десятилетия, которая уже не связана с потребностями сферы труда. Переселенцы, конечно, еще говорят по-русски (и это наследие СССР), однако уже не вписываются в городскую культуру и образуют автономные «анклавы», которые не похожи на традиционные «диаспоры» или «землячества». В силу переполнения рынка труда, они вынуждены заниматься полукриминальной или криминальной деятельностью.

Необходимо проанализировать сложившуюся ситуацию, изучить формы межэтнических отношений и выдвинуть достоверные прогнозы в отношении будущего состояния этих отношений. Таким образом, речь идет о формировании концепции практической политики, направленной на поиски эффективных способов совместного существования людей в крупных мегаполисах. Поскольку большой город - это как бы модель всего мира, то ответ на вопрос о том, как можно избежать межэтнических конфликтов, будет способствовать достижению мира между народами на Земле.

Распад социальной ткани в больших городах не остался без внимания. Городские власти инстинктивно стремятся найти какие-то формы сборки коллективного тела города. Раньше ими были, прежде всего, массовые митинги и демонстрации, а также разного рода общественные пространства вроде дворцов культуры и кинотеатров. Но сегодня, митинги и выступления вновь, как накануне революций, приобрели дестабилизирующий характер. Власти пытаются возродить праздники, фестивали, дни города и прочие шоу. Город, и это особенно чувствуется во время предвыборных кампаний, понимается уже не как культурно-нравственное единство, а как социально-политическая фикция.

Не отрицая современных акций - возрождение традиционных и новых зрелищ, разного рода фестивалей, а также попыток восстановить почетное гражданство, как символ человеческого величия города, следует продумать и культурные формы единства людей. Прежде всего, это распространенные в Америке дни благодарения, новогодние и другие, в том числе и религиозные праздники, когда люди обмениваются подарками и совместно вкушают пищу. Это могут быть благотворительные мероприятия, фестивали районов и улиц и даже некие общие мероприятия, объединяющие жителей домов и районов - например, совместное благоустройство территорий. Устройству мест обитания и особенно отдыха следует уделять самое тщательное внимание. Так лицо Петербурга, особенно центр, существенно преображается. Но важно, чтобы город приобрел не только парадное величие бывшей столицы, но и возродил былую теплоту межчеловеческих связей. Поэтому требуют восстановления не только детские площадки, но и места общения взрослых: для детей - нечто вроде «пионерских домов», для подростков - клубы, спортивные площадки и дискотеки, для стариков - парки, оборудованные павильонами для игры в шахматы.

Современное общество потребления напоминает диснейлэнд, главное для него развлечения, а враг - это нужда и забота. Советский и китайский реализм тоже изображал изобилие, свой диснейлэнд. Сегодня все говорят о конце искусства, а между тем город становится не просто все более искусственным, но все более художественно-эстетическим феноменом, точнее, местом развлечения. Культурная среда образуется из многочисленных субкультурных образований вроде партийных, профессиональных и иных сообществ, каждое из которых формирует собственные образцы для подражания. Но есть ли что-то общее между фанатами рока, мотоциклов, любителями гольфа, лошадей, аквариумных рыб, остеопатами, палеолингвистами? Во всякой субкультуре действую свои общие законы ассимиляции. Основное правило сборки современных обществ: захватить и подчинить человека целиком. Нигде индивиды так не сходны, как в этих сообществах, отделенных друг от друга невидимыми, но непроницаемыми стенами. Безусловно истинное в одной зоне, ничего не значит в другой. И вместе с тем никто никого не опровергает. Насколько прочен такой способ переплетения социальной ткани?

Прежние модели представляли общество как большую инсталляцию: «потребительское общество», члены которого объединены шопингом, как «общество комфорта», или, наоборот, как «общество риска». В книге Джоржио Агамбена «Homo sacer» высказывается шокирующее утверждение, что современное общество организовано по принципу концентрационного лагеря: изолированного места, в котором главное - выжить. На самом деле можно говорить более либерально: к современной общественной системе применима скорее метафора бесконечного музея, а не изолированного лагеря. Переходы из одной среды в другую осуществляются посредством туризма. Если экономический мир был связан заботой о достатке и антагонистическими отношениями, то потребительский мир озабочен бегством от скуки. Искусство находит применение в строительстве пассажей, анимационных центров, в обеспечении комфорта.

Антропологическим последствием увеличения свободного времени является взрыв внимания к себе. Все те серьезные изменения в морали и нормах поведения, которые в свете прежних традиций выглядят шокирующими, обусловлены облегчением жизни от труда и забот о хлебе насущном. Свободное время тратится на развлечения. Львиную долю его съедает путешествие, передвижение в поисках удовольствий. Современные тела - это тела водителей или пассажиров автомобилей. Два из трех моторизованных передвижений тратятся на неэкономическую и не профессиональную деятельность. Прежде всего, бросается в глаза расцвет туризма, сегодня количество путешествующих людей и потраченного на туризм времени во много раз превосходит то, что было раньше, даже если учитывать кругосветные путешествия.

Ценой прогресса в направлении общества благоденствия является снижение рождаемости и старение населения. Отказ от родительского долга только отчасти оправдывается дороговизной воспитания, сохранения здоровья и образования. Низкую рождаемость нельзя объяснить ссылками только на профессиональную занятость женщин и на дороговизну воспитания. Современные государства тратят такие средства на поддержку материнства и детей, каких никогда в истории ни одно общество не вкладывало. Причина падения рождаемости лежит в изменении стандартов комфорта. Люди уже не желают обременять себя лишними заботами о других.

В сфере ментальности также намечаются опасные тенденции. С одной стороны, происходит повышение моральной чувствительности общественности. Это проявляется в борьбе за права человека, гуманизацию дисциплинарных пространств общества, защиту окружающей среды и животных. С другой стороны, нарастает ресентимент, реализующийся как идентификация себя с жертвой. Разработаны профессиональные способы презентации жертвенности: евреи, негры, парии, аборигены, малые народы. Понятно, что этот феномен кроме психического имеет основательные экономические мотивы. Громкий скандал, вызванный требованием возмещения ущерба от вредных воздействий микроволновок, которые утаивались производителями, стал парадигмальным для многочисленных подобных процессов защиты окружающей среды и здоровья людей. Примером тому являются кампании о вредном воздействии на слух мобильных телефонов и аудиоплейеров, об угрозе крупных астероидов и т.п.. Сегодня правительства развитых стран тоже изображают себя жертвами террористов. Такая позиция уязвима в том отношении, что предполагает готовность принести себя в жертву. Как известно, это ветхозаветное мироощущение, присущее гонимым народам, не блокирует, а наоборот провоцирует агрессию.

Ответ: Россия.

Историки утверждают что, вся прошлая история была сплошной чередой войн. Но может быть, это относится к истории Европы. Трудно представить государство, которое непрерывно воюет. Поэтому приходится принять во внимание и довольно долгие периоды мирного сосуществования с соседями. Если посмотреть на эту проблему с точки зрения психоистории, то обнаружатся довольно интересные механизмы взаимопонимания. Воображение по части его возможных форм обычно замыкается на переговорах. Да, действительно, пока люди переговариваются, они не дерутся. Однако, переговорный процесс не слишком эффективен. В ходе дискурса противники должны критически пересмотреть свои установки в отношении другого и таким образом отыскать точки сближения. Но иногда проблемой становится наличие доброй воли к диалогу, и он оказывается всего лишь способом затянуть время и подготовиться к борьбе. Дело в том, что вступить в диалог с другим - это значит не только пойти ему навстречу, но и подчиниться его правилам. Например, если обсуждается состояние прав человека, это значит, что они понимаются одинаково вступившими в дискуссию сторонами. Но этого-то как раз и нет, если речь идет о Западе и Востоке. Либералы имеют в виду индивидуальную свободу, а консерваторы ставят целостность общества выше интересов индивида. Приходится искать до- или внеидеологические формы диалога.

Каждый народ имеет свою символическую иммунную систему, задача которой обоснование своей исключительности и превосходства над другими народами. Не только идеологемы, но и мифологемы, содержащиеся в религиозных, художественных и иных дискурсах культуры, глорифицируют национальных героев, и представляют соседей в смешном виде. Но это вовсе не ведет к войне. Мощная символическая защита придает уверенность в себе и избавляет от страха перед чужими. Она снимает страх и порождает не враждебность, а интерес и уважение к другому, что становится основой гостеприимства. Отсюда складываются различные формы коммуникации в форме торговли и иных обменов, в ходе которых осуществляется циркуляция товаров¸ идей и людей. На этой основе преодолевается стресс врага и формируются коды общения. Думается, что и сегодня эти традиционные формы соседства и гостеприимства могут быть рекультивированы в форме культурных обменов.

Имея в виду обострившиеся внешние и внутренние конфликты, я исхожу из предположения о решающей роли внутренней конфликтности. Если человек и даже целый народ не любит себя, стыдится настоящего, воспринимает историю как «ужасную», то он боится и ненавидит другого. Разумеется, наличие воинственных и агрессивных соседей заставляет «держать ухо востро», однако такая осторожность и забота о собственной безопасности не имеет ничего общего ни с шовинизмом, ни с колониализмом. Поэтому, размышляя о диалоге цивилизаций, полезно начать с анализа состояния собственного самосознания.

Сегодня технократическое мировоззрение, как оптимистическая идеология эпохи прогресса, в результате осознания его негативных последствий, вроде экологического кризиса, недееспособности демократии, дегуманизации общества, а также под влиянием хайдеггеровской оценки технонауки как формы воли к власти, сменяется апокалипсическими настроениями, выражающимися в тезисах о «смерти человека», «конце цивилизации» и т. п. Одни видят выход в обращении к традициям древности, в усилении религиозного, морального, гуманистического воспитания, в возвращении к духовному культурному наследию, на базе которого возможно восстановление солидарности людей и сплоченности общества. Другие, наоборот, считают выходом из кризиса ускоренное развитие цивилизационного процесса, глобализацию и вестернизацию, а также развитие современных технологий, снижающих техногенную нагрузку на природу.

Естественно, эти умонастроения отражают раскол и расслоение общества. Под прикрытием идеологии «вечного мира» и защиты прав человека был преодолен колониализм, но остается резкое различие между бедными и богатыми странами. Для одних «нулевой рост», затормаживание индустриализации означает не только сохранение достигнутого, но и возможность роста благодаря новейшим технологиям, для других - нищету. Особенно в России, где ситуация характеризуется «многоукладностью», когда болячки отсталости и бедности соединяются с язвами капитализма и издержками цивилизации, приходится принимать во внимание и сочетать кажущиеся теоретически несовместимыми программы.

Не имея твердых оснований для научных прогнозов и не впадая в политический оптимизм, характерный для предвыборных обещаний, социальный антрополог может проследить человеческие изменения, неизбежные в такие переходные эпохи как наша. Мы все еще стоим на распутье, и видим перед собой два пути. Один - вернуться назад к уравнительной справедливости. Другой - встать на путь либеральной рыночной экономики и извлекать прибыль даже из пороков людей, культивируя и усиливая их при этом. Но долго ли продержались такие общества? Обе модели, одна из которых решает моральную, а другая - экономическую задачу, с антропологической точки зрения бесперспективны. Нужно искать, точнее, прокладывать новый путь.

Государство надо оценивать не столько по объему производства товаров потребления или оружия, а по состоянию физического и душевного здоровья его граждан. В последнее время не только представители гуманитарных наук, но и политики с экономистами заговорили о «человеческом капитале». К сожалению, эта емкая метафора понимается по-разному. Гуманитарии считают, что она означает духовный потенциал, интеллектуальность, моральность, культурность, наконец, цивилизованность. Политики и экономисты оценивают человека как часть «сверхорганизма», т. е. общества, понимают под человеческим капиталом способности и умения содействовать его развитию. В первом случае значение понятия «человеческий капитал» оказывается слишком неопределенным, так как духовность не подлежит измерению. Во втором случае значение верифицируемо, но задается слишком прагматично. Не отрицая эвристической ценности данного понятия, следует иметь в виду, что речь не идет об открытии какой-то новой человеческой субстанции, которая втайне, в глубине души проделывает важную работу по укреплению или, наоборот, разрушению социума.

Человек не имеет какой-либо заданной природы, как не сводится к идее или сущности. Поэтому, говоря о людях, воспитанных в рамках различных культур, например, принадлежащих к цивилизациям Востока или Запада, не следует думать, что восточный человек от природы не рационален и не трудолюбив, агрессивен и нетерпим к чужому. Человек является продуктом культурных практик воспитания, которые существенно отличаются друг от друга. Восток - это, действительно, еще во многом традиционное общество, которое хотя и интегрировано в мировое хозяйство, однако построено на иных ценностях, нежели те, что лежат в основе европейской цивилизации. Запад неприемлем как раз своим индивидуализмом, который вовсе не является врожденным. Его история начинается с Нового времени и продолжается сегодня, поскольку главная проблема видится в угрозе обществу со стороны растущего индивидуализма.

Но что это значит «быть вместе»? Является общество совокупностью граждан, раз в четыре года принимающих участие в выборах, или нечто большее - например, народ, нация или просто соотечественники, существующие по формуле: живи сам и не мешай жить другим. Сегодня гуманитарии озабочены распадом близких, интимно-дружеских связей, так сказать, сильных взаимодействий, характерных для обществ, где еще сохранялись остатки кровнородственных отношений. Даже философы, заявившие о «смерти человека», грезят о той дружбе, которая связывала свободных мужчин в единую ткань греческого полиса.

Мысль о том, что солидарность достигается на почве философии или при ее посредничестве является заблуждением. В основе гуманизма лежит вера в то, что воспитывает и цивилизует чтение книг и слушание лекций. На самом деле все эти интеллектуальные занятия требуют уединения. Как формы жизни они не собирает, а разъединяет людей. Сожалея и страдая от болезненного одиночества, человек замыкается в капсуле собственного существования. Сегодня огромная армия психотерапевтов борется с отчуждением, но никто не хочет вернуться к формам жизни традиционного общества, в котором солидарность людей достигалась телесными практиками воспитания открытости и бытия-с-другим. Насколько эффективно такое лекарство от одиночества и, насколько, опасны его побочные последствия? Как показывает опыт урбанизации, люди стремились в большие города в поисках куска хлеба, но были и такие, кто тяготился постоянным присмотром со стороны родственников и знакомых. Коммунальная идиллия на самом деле сопровождается ужасными раздорами и, прежде всего, вокруг собственности. Быть вместе хорошо только в детстве: родительский дом, школа, улица, если они пронизаны атмосферой дружественности, действительно, составляют некое подобие древнегреческой ойкумены. Однако мир взрослых организован совсем по-другому, он мало напоминает мир детства и не нуждается в качествах, воспитанных в рамках коллективов с тесными контактами. В мире длинных дистанций и сложных расчетов, в мире анонимных не знающих жалости и сочувствия сил, дружба выступает такой же иллюзией, как истина и красота.

Социальная реальность, в которой прежние человеческие качества уже не требуются, ибо люди становятся агентами общественных машин, воспринималась Марксом, Ницше и Кьеркегором, как отчужденный на голову поставленный мир. Однако государственные и общественные «машины» становятся более гуманными, именно они обеспечивают комфорт и безопасность. Протест против них перестает быть тотальным, на смену революциям приходит забота об устройстве частной жизни.

Сегодня человеческие объединения строятся не на душевном единстве, а на организационной основе и все меньше полагаются на солидарность. Но вот что парадоксально: в рамках чисто вымытых, очищенных от всего человеческого, функционирующих на основе служебных отношений институтов и предприятий, люди пытаются создать оазисы дружественности, культивируют корпоративный дух. Не следует принимать за отражение социальной реальности романы Кафки, Орвела или Замятина. Эти писатели были гениальными изгоями, ощущавшими на себе унифицирующее давление больших бюрократических машин. Но сами Акакии Акакиевичи - эти люди подполья с их тонкими переживаниями - вели свое существование в окружении чиновничьей братии спаянной корпоративным чувством. Когда Кант заявлял, что общество основано не на солидарности, а на злобно-недоверчивых отношениях людей друг к другу, то он, конечно, тоже не заблуждался. Оглянитесь вокруг, где вы еще найдете «общество друзей и единомышленников», кажется, что кругом царят вражда и злоба, подогреваемые конкуренцией. И эта правда подрывает проекты не только социалистической солидарности, но и либеральной свободы.

Вопрос о человеке - это вопрос о медиумах. Сегодня мы происходит настоящая революция медиумов коммуникации. Пока еще работает система образования, благодаря которой происходит между прочим и социализация людей: из индивидов, они превращаются в личности и говорят друг с другом на универсальном языке. В этом отношении Болонский процесс является чрезвычайно важным для взаимопонимания и взаимодействия людей в планетном масштабе. Люди могут договариваться, если они достигают согласия в отношении того, что является истинным и ложным, плохим и хорошим, прекрасным и безобразным. Именно этому и учит школа и книга.

На смену книжной культуре приходит аудио-визуальная. Это приводит к тому, что прежние критерии понимания и диалога сменяются новыми, правда, никто не знает какими. Иногда нашу эпоху называют постмодерном, которому кроме мультикультурализма приписывают разрушение традиционных феноменов социального, политического, экономического и эстетического. Они вышли из-под контроля и развиваются по принципам теории катастроф. Тот факт, что эпоха эпистолярного гуманизма приходит сегодня в упадок не означает, что наступает эпоха варварства, одичания и террора. Основой современных философских и научных представлений о бесконечной Вселенной, просторы которой покоряют космические корабли, является новый тип коммуникации, медиумом которой являются уже не книги, а сигналы - носители информации, подлежащей расшифровке и истолкованию на основе научного метода. Информационная революция привела к созданию единого коммуникативного пространства. Особенно благодаря Интернет можно свободно пересекать границы национального государства и практически мгновенно связаться с любым жителем Земли, если конечно он является владельцем персонального компьютера, подключенного к «всемирной паутине». Описанные сдвиги в эволюции коммуникативных систем можно рассматривать как основу построения тех или иных философских моделей коллективности.

Как альтернативу или дополнение политических и экономических моделей единства, можно предложить философское понимание взаимоотношения культур. Философия всегда стремилась преодолевать биологическую, родовую, социально-экономическую и, тем более, партийно-классовую обусловленность норм человеческой морали и искала универсальное знание. Субъект философии как надындивидуальный, так наднациональный. Конечно, и его язык остается во многом европоцентричным, так как философия наиболее интенсивно культивировалась в университетах Европы. Однако, философия, как, впрочем, и наука преодолевает национальные границы. Именно на ее языке предпочтительнее всего обсуждать конфликты. Может быть, это и не самый простой и понятный язык. Однако он выводит на уровень высоких абстракций и позволяет отвлечься от замкнутых на «кровь и почву» убеждений. Кроме того, критико-рефлексивные методы философии изначально приспособлены для выявления концептуальных и иных предпосылок, на которые опираются рассуждения. Именно их следует выявить и обсудить в случае возникновения конфликтов. Каждый человек и каждый народ имеет право рассматривать мир с точки зрения своих интересов. Но точно также каждый должен принять во внимание интересы других. Дискуссия на философском языке, несомненно, будет способствовать принятию взвешенных решений. Межнациональные конфликты в Европе и Америке свидетельствуют о том, что не следует торопиться сближать даже в рамках мегаполисов различные народности. Не менее опасны и бесперспективны споры национальной интеллигенции, которая, смешивая культурную и национальную автономию, нередко разжигает национальную рознь, хотя и сожалеет о ее последствиях. Но, может быть, по настоящему опасен не патриотизм, а космополитизм. Судя по протестам против глобализации, для этого опасения есть серьезные основания. То, что подается под видом «общечеловеческих ценностей» чаще всего оказывается идеологией наиболее агрессивного государства. Поскольку именно философия указывает на скрытый европоцентризм в понимании прав человека, постольку есть основания считать, что дискуссии, проводимые на ее языке, окажутся более восприимчивыми к ценностям других культур.

Привязанность человека к дому и земле, на которой он стоит, гордость за свой славный род, наконец, патриотизм не ведут автоматически к шовинизму. Каждый человек и каждый народ имеют право считать себя избранным. Контроль и ограничения необходимы по отношению к способам и средствам самоутверждения. К сожалению, они остаются еще слишком грубыми. Люди проявляют дикое, пещерное мышление, когда прибегают к военным способам решения конфликтов. Современная цивилизация более гуманна, чем кажется ее критикам. Поэтому задача философии состоит не в том, чтобы подогревать апокалипсические настроения, а в том, чтобы внушать человечеству чувство уверенности в способности разума найти мирные и гуманные способы решения глобальных и локальных проблем.

См.: Christiane Uhlig. «Russland ist mit dem Verstand nicht zu begreifen». Die Modernisierungsdebatte in den russischen Geistes- und Sozialwissenschaften, a.O., 377.

Республиканцы и демократы как политические партии в Америке, конечно, различаются по своим программам и стратегиям, однако с философской, да и с обыденной, точки зрения различие меду ними вовсе не является категорическим.

Schmitt C. Verfassungslehre (1928) Berlin, 1983. S. 231

Аристотель. Соч. в 4 т. Т. 4. М.., 1983. С. 309.

Макинтайр А. После добродетели. Екатеринбург. 2001. С. 102